серьезнее. Начинал чувствоваться недостаток в съестных продуктах и дезорганизация транспорта. Мяса нельзя было достать, или же оно было очень дорого, в то время как утверждали, что холодильников для хранения подвозимого мяса не хватало, и на улицах можно было встретить телеги, нагруженные гнилым мясом, которое отправляли на салотопенные заводы. Железная дорога до Мурманска еще не была готова, между тем как в Архангельске скопились грузы снабжения, и маленькая узкоколейная дорога не могла справиться с доставкой всех этих грузов до Петрограда.
Германская пропаганда и слухи о шпионах, заговорах и интригах все увеличивались. Саму императрицу обвиняли в государственной измене. Даже утверждали, что Александра Федоровна сносилась с главной квартирой Вильгельма по беспроволочному телеграфу из Царского Села. Конечно, это обвинение было чистейшим абсурдом. На него императрица дала исчерпывающий ответ в своих письмах к государю, которые свидетельствуют о том, насколько она была лояльна в отношении союзников и как она искренно желала победы России.
Этим рассказам придавали значение, между прочим, из-за того факта, что некой б. фрейлине княгине Васильчиковой удалось прибыть в Россию с личным письмом от великого герцога Гессенского к государю, и, хотя государь отказался ее принять и выслал немедленно в ее имение, – тот факт, что ей удалось все-таки провезти это письмо в Россию, был использован агентами Германии и революционерами, чтобы подорвать доверие русского народа к своему монарху. В ноябре 1915 года камергеру Вильгельма II графу Эйленбургу удалось переслать графу Фредериксу письмо, в котором германский император выражал надежду, что дружба между обоими монархами могла бы быть восстановлена.
«Эта дружба умерла, и я запрещаю о ней мне больше упоминать», – положил царь резолюцию на письме Вильгельма II.
Казалось, что сама судьба была против России, нагромождая друг на друга события, в общем казавшиеся незначительными сами по себе, но действовавшие угнетающе на людей, не способных на длительные усилия, которые не завершились бы немедленным успехом. «Желательно было бы не требовать от России сверх ее сил», – сказал мой отец, когда французское правительство стало настойчиво просить Ставку начать наступление на Восточном фронте, чтобы ослабить давление германцев на западе. Вдобавок к наплыву беженцев и недостатку продовольствия и топлива, началась очень холодная и суровая зима.
На фронте страдания армии не поддавались описанию, и солдаты погибали от холода тысячами. Даже в Петрограде чувствовалась суровая зима. В госпитале невозможно было поддерживать нужную температуру в больших палатах, и сестра Анна ходила по палатам в шерстяном платке, еще более суровая и строгая.
К концу февраля 1916 года моему отцу, утомленному от усиленных занятий и не оправившемуся от болезни, перенесенной зимой, был разрешен отпуск в Крым. Мы покинули Петроград еще под глубоким снегом, с замерзшей, неподвижной Невой, с холодными, пронизывавшими метелями и низко висевшими над золотыми куполами и шпилями облаками. Нам был предоставлен особый поезд, и мы ехали с необыкновенными удобствами. И постепенно, по мере того, как мы удалялись от столицы, в течение четырех суток весна приближалась к нам. В последний день шел дождь, но, проснувшись на другое утро и отдернув занавески, я подумала, что мы попали в волшебное царство. Предо мною все было залито солнцем. Далеко на необозримое пространство расстилалось синее море. По обеим сторонам железнодорожного полотна тянулись фруктовые деревья, все в цвету. А далеко на высокой горе, как старая итальянская цитадель, поднимался к небу весь белый Севастополь.
Мы провели сутки в Севастополе. Это живописный город с узкими гористыми улицами и большой голубой бухтой. Мы посетили один из военных кораблей, стоявших на якоре в порту, и провели целый день после обеда, бродя по английскому кладбищу, где могилы солдат, павших далеко от родины, были круглый год украшены цветами. Мы посетили Херсонес, со старыми римскими раскопками, монастырь Святого Георгия и Балаклаву – самый красивый залив, когда-либо виденный мною. Между единственной улицей и краем берега были разбросаны в беспорядке маленькие розовые и белые домики. Они поднимались прихотливо в гору, и над ними нависали суровые коричневые скалы. Дорогу окаймляли высокие тополя. Маленькие татарчата играли в пыли в какую-то торжественную игру. Ласковый щенок тыкался мокрым носом в мою руку. Здесь господствовали мир и спокойствие, которые трудно было передать. Было так тихо, что хотелось говорить только шепотом. Морская гладь была неподвижна и казалась зеркалом, в котором отражались прибрежные тополя. Легенда о том, что Улисс во время своих странствований посетил Крым, опровергается учеными, но мне было приятно думать о том, что этот голубой залив и есть та гавань Лестригонов, о которой упоминается в «Одиссее».
На другое утро власти предоставили в распоряжение моего отца автомобиль, и мы выехали в Ялту. Вначале путь наш лежал через равнину, но постепенно ландшафт менялся: показались долины и золотистые горы. Мы поднимались все выше и выше, пока наконец не проехали через Байдарские Ворота, которые вели на большое белое шоссе, спускавшееся среди гор к морю.
Это шоссе, изобиловавшее извилинами и поворотами, вилось прихотливой лентой мимо маленьких татарских деревушек, белых вилл, зеленых садов, пока наконец, совершенно измученные и больные, мы не достигли Ялты.
Ялта оказалась живописным, белым городком, расположенным вдоль берега и переполненным слишком нарядными дамами, богатыми киевскими банкирами, кормилицами в ярких платьях, загорелыми детьми, ранеными офицерами и сестрами милосердия. Среди этой толпы виднелись пестрые татарские повозки, запряженные маленькими лошаденками, наполненные черноглазыми татарами и татарчатами, с прямыми блестящими волосами и большими черными, казавшимися бездонными глазами. Позади этого капризного смешения Запада и Востока величественно поднимались к небу, в первобытной красоте своей, горы, на склонах которых виднелись роскошные виллы и дворцы. Вечная, пленительная близость моря чувствовалась повсюду.
В Ялте мы провели чудесные дни, катаясь по молчаливым лесам мимо татарских деревушек, посещая дворцы и виллы с их великолепными парками, террасами и виноградниками. Ливадия с ее замечательным парком и зелеными лужайками, Алупка, где был дворец графа Воронцова-Дашкова, которую называли крымской Альгамброй, Кореиз, прелестная летняя усадьба Юсуповых, Ореанда, Массандра.
Слишком быстро – увы – наступил день отъезда. Мы поднимались через сосновые леса все выше и выше. Синяя морская гладь удалялась. Наш автомобиль въехал в полосу тумана, и наконец мы пересекли горную вершину Ай-Петри, на которой в тени еще лежал снег. Затем мы стали спускаться по ту сторону горного перевала.
Мы завтракали в удивительном маленьком дворце Юсуповых в татарском стиле. Он был весь отделан мозаичными плитами синеватых и голубоватых тонов и окружен цветущими яблонями. Он казался нереальным, сказочным. Это впечатление усиливала татарская деревня, которая была расположена тут же, за стенами дворца,