положим, и мне не понравилось, — нельзя же кричать на старуху-тещу, как на прислугу в гостинице. Но — это пустяки. Серьезно вот что: у Н. И. самолюбие переросло его талант. Он прескверно окружен в Москве, все эти его близкие друзья избаловали его. Затем— он пессимист, а я таковых не люблю, особенно ежели они о своем здоровье излишне заботятся. Затем — он всегда у нас говорил так, точно для него решено — все и все — понятно. Не выношу такого отношения к жизни! Есть и еще многое, свидетельствующее о том, что мы с ним — совсем из разных опер и едва ли друг другу понравимся. И то, что он не отзывался обо мне дурно или сурово, — тоже говорит отнюдь не в его пользу, ибо я —
не должен был понравиться ему, если он человек чуткий.
Мне очень неприятно писать Вам так о нем, но иначе я не могу. Скоро я буду в Москве и увижу его непременно. Прошлый раз я не мог успеть зайти к нему, что было бы очень нужно для меня и очень приятно мне. В нем есть крупные достоинства. За них я всегда буду уважать его, а вот полюбить — никогда не полюблю. Сходиться же близко нужно и можно лишь с теми, кого любишь, в противном случае близость — ложь. Ну, а теперь — как Вы живете? Как поживает супружница, — которой низко и искреннейше кланяюсь, — дети? Что Ярцев? Не написал ли он одно болотце темного цвета с удивительно живым отблеском луны на черной воде? Хорошее болотце! Напомните ему, что этюд он обещал мне. И если он того своего обещания не исполнит, я, прибыв в Ялту, дачу его великолепную взорву динамитом на воздух. Честное слово!
Как я живу? Без денег. А их надо — бочку. Даже — две бочки. Ибо сын сестры жены — умершей — у нас, жена — нездорова, прислуга у нас — рота, печей пять. Хорошо, что еще дров не на что купить, а то мы разорились бы на одну топку. Холодно у нас — до чортиков. Отопляем квартиру народом. Соберем человек двадцать, они надышат, ну и — тепло. Недавно продал за 2000 р. 3-е издание, но деньги, к сожалению, не мне попали. Я бы им свернул голову. Живо.
До свидания!
Не сердитесь на мя, ибо аз — устал, как собака. Не сердитесь за глупое письмо это.
А. Пешков
99
А. П. ЧЕХОВУ
После 5 [17] января 1900, Н.-Новгород.
С Новым годом!
Живу я — нелепо, как всегда, чувствую себя отчаянно взвинченным, в Ялту поеду в конце марта, в апреле, если «е захвораю раньше. Ужасно хочется жить как-нибудь иначе — ярче, скорее, — главное — скорее. Недавно видел на сцене «Дядю Ваню» — изумительно хорошо сыграно было! (Я, впрочем, не знаток игры, и всегда, когда мне нравится пьеса — ее играют дивно хорошо.) Однако — этот «Дядя» имеет в самом себе силу заставлять и дурных актеров хорошо играть. Это — факт. Ибо — есть пьесы, которые никак нельзя испортить игрой, и есть пьесы, которые от хорошей игры — портятся. Недавно я видел «Власть тьмы» в Малом театре. Раньше я смеялся, слушая эту вещь, и она мне даже нравилась немножко, а теперь — я нахожу ее противной, карикатурной и уж никогда не пойду смотреть ее. Сему обязан — игре хороших артистов, беспощадно оттенивших в ней все грубое, нелепое. То же и в музыке: элегию Эрнста и плохой скрипач хорошо сыграет, а у виртуоза какая-нибудь дрянненькая пьеска — станет прямо-таки гадкой. Читал «Даму» Вашу. Знаете, что Вы делаете? Убиваете реализм. И убьете Вы его скоро — насмерть, надолго. Эта форма отжила свое время — факт! Дальше Вас — никто не может идти по сей стезе, никто не может писать так просто о таких простых вещах, как Вы это умеете. После самого незначительного Вашего рассказа — все кажется грубым, написанным не пером, а точно поленом. И — главное — все кажется не простым, т. е. не правдивым. Это — верно. (В Москве есть студент, Георгий Чулков, — знаете, он весьма удачно подражает Вам, и, ей-богу, пожалуй, он — талантливый малый.) Да, так вот, — реализм Вы укокошите. Я этому чрезвычайно рад. Будет уж! Ну его к чорту!
Право же — настало время нужды в героическом: все хотят возбуждающего, яркого, такого, знаете, чтобы не было похоже на жизнь, а было выше ее, лучше, красивее. Обязательно нужно, чтобы теперешняя литература немножко начала прикрашивать жизнь, и, как только она это начнет, — жизнь прикрасится, т. е. люди заживут быстрее, ярче. А теперь — Вы посмотрите-ка, какие у них дрянные глаза — скучные, мутные, замороженные.
Огромное Вы делаете дело Вашими маленькими рассказиками — возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни — чорт бы ее побрал! На меня эта Ваша «дама» подействовала так, что мне сейчас же захотелось изменить жене, страдать, ругаться и прочее в этом духе. Но — жене я не изменил — не с кем, только вдребезги разругался с нею и с мужем ее сестры, моим закадычным приятелем. Вы, чай, такого эффекта не ожидали? А я не шучу, — так это и было. И не с одним мною бывает так — не смейтесь. Рассказы Ваши — изящно ограненные флаконы со всем» запахами жизни в них, и — уж поверьте! — чуткий нос всегда поймает среди них тот тонкий, едкий и здоровый запах «настоящего», действительно ценного и нужного, который всегда есть во всяком Вашем флаконе. Ну, будет, однако, а то Вы подумаете, что я это комплименты говорю.
Насчет отдельной книжки моих хороших рассказов — это Вы великолепно удумали. Я устрою это, хотя решительно не согласен с тем, что «Спутник» — хороший рассказ. Так ли нужно было написать на эту тему! А все-таки Вы мне, пожалуйста, перечислите те рассказы, которые один другого стоят. Ну — «В степи», «Изергиль», «На плотах», «Спутник» — а потом? «Челкаш»? Хорошо. «Мальва»?
Вы относитесь ко мне очень курьезно, т. е. не курьезно, а как-то удивительно нелепо. Т. е. это не Вы, должно быть, а я к Вам. Престранное впечатление производят на меня Ваши письма — не теперь, когда я ужасно развинтился, а вообще. Очень я их люблю и прочее в том же духе. Вы простите за всю эту канитель, но дело, видите ли, в том, что всякий раз, когда я пишу Вам, мне хочется наговорить Вам чего-нибудь такого, от чего Вам было бы и весело, и приятно, и вообще легче жилось на этой довольно-таки дрянной земле. За сообщение о Средине — спасибо. Он тоже — чертовски