то, о чем писал жене. А вот Александра Федоровна, та едва ли воспринимала откровения Ники безоговорочно: ее неприязнь к морганатической жене деверя – «этой авантюристке» – была непомерна, и императрица знала, что это чувство взаимно; прямолинейная Наталья своих эмоций не скрывала, ее хлесткое замечание о том, что Аликс «приехала в Россию в штопаных чулках», запомнилось публике. Так что ни о каком удовольствии от «теплого привета» Натальиного мужа не могло быть и речи.
Дни летели в Ставке вместе с осенними облачками. Днепр под бугром был чуден, свежая ясная погода способствовала автомобильным прогулкам; братья проводили вместе долгие часы. От недавней неприязни, почти враждебности, не осталось и следа: Миша ни о чем не просил Ники, и это укрепляло мир и согласие между ними. А попроси Михаил о какой-нибудь милости с царского плеча, лад между братьями дал бы трещину. Да и просить он стал бы не для себя, а для Натальи – дать ей и их сыну семейный титул, соответствующий действительному положению вещей: ее светлость княгиня Брасова. Его светлость князь Георгий Михайлович… Но Миша не просил – был уверен, что наткнется на обидный отказ и вновь испортит отношения с братом.
Недели, проведенные в Могилеве, не оставили сомнений в душе Михаила: Николай осуществляет лишь номинально командование боевыми действиями, он устранился от руководства империей, властная чехарда в столице его теперь не занимает, балом в Петербурге правит Аликс под опасной опекой Распутина. Россия ползет по кривой дорожке к пропасти – и на фронте, и в тылу. Исправить положение могли бы неотложные государственные реформы, прежде всего в гражданской сфере – по направлению к апробированной веками в Британии конституционной монархии. Но заводить с Николаем разговоры на эту тему было столь же бесперспективно, как и просить о княжеском достоинстве для Наташи. А ведь именно этого, а вовсе не либерального английского влияния Михаила на «хозяина земли русской», опасалась Аликс: мягкий Ники, без ежечасного надзора жены, мог уступить нажиму брата. Тем более совсем недавно явился тому свежий пример: разведенке Ольге Пистолькорс, морганатической жене великого князя Павла, дяди императора, был дарован титул «ее светлость княгиня Палей». Чтобы избежать такой напасти, следовало отправить Михаила на фронт, подальше от брата. Так бы все и сложилось, если б не вторая волна Мишиного не долеченного в Гатчине дифтерита: начались осложнения, больной кашлял и хрипло дышал. Не на фронт ему открывался путь из Ставки, а в тыл – на долечивание, домой, к жене.
На одной из прогулок накануне отъезда Михаила братья разговорились об английской родне. «На Виндзоров во всем можно положиться, – утверждал Николай, – упорные, преданные монархической идее и родственным связям люди; такие ни при каких обстоятельствах не подведут. Покойная королева Виктория открыла дорогу новым, доверительным отношениям меж государствами Европы, власть над которыми крепко держат в руках монархи, происходящие от общего семейного корня…» Тут в разговоре возникла неприятная заминка: корень как-никак был германский, а кайзер Вильгельм, наш симпатичный дядюшка Вилли, пускал ядовитые газы и на русских, и на британцев. Вот тебе и родственные чувства, и залог взаимной безопасности! Объяснить такие ужасные поступки нельзя ничем, кроме как интригами двора и дурными советами корыстных приближенных. Нелегко управлять империей и держать в узде свору бессовестных недоброжелателей, каждый из которых тянет кто куда, ох, нелегко! Вот дядя Вилли и допустил где-то промах, его ввели в заблуждение, обманули и втянули в эту ужасную войну. Но сам он человек чистосердечный, с золотым характером, тут двух мнений быть не может – мы-то знаем.
Михаил как раз придерживался собственного мнения и насчет добродушного дядюшки Вилли, и насчет колебаний Ники после выстрела Гаврилы Принципа в Сараеве. Ну, да что тут говорить: снявши голову, по волосам не плачут! И Михаил промолчал, не стал пускаться в спор с братом: пусть Ники думает, как ему нравится, тем более что переубедить его все равно ни в чем не удастся.
– Ты ведь знаком с Дэвидом, – спросил Николай, – принцем Уэльским? Он сын короля и прямой наследник короны.
– Да, мы встречались, – сказал Михаил. – Приятный молодой человек.
– Он нам с тобой приходится племянником, – сказал Николай и уточнил: – Двоюродным.
– Он собирался в Россию приехать, – вспомнил Михаил. – На медвежью охоту.
– Ну вот видишь! – сказал Николай. – Отважный юноша. Он сейчас на войне, как все мы.
– А где? – спросил Михаил. – На каком фронте?
– Во Фландрии, – сказал Николай. – Проявляет чудеса храбрости. Я наградил его Святым Георгием Победоносцем. Нужно укреплять семейные связи, это наш долг, особенно в такое трудное время.
– Он на передовой? – с сомнением спросил Михаил.
– Ну, не знаю, – ответил Николай. – Мне доносили, что он прекрасно себя держит.
Донесения были верны: Дэвид держался молодцом. Он рвался в бой, но свобода передвижений юного принца-наследника в прифронтовой полосе была ограничена: все его попытки попасть на передовую пресекались приставленной к нему королем-отцом зоркой охраной. Надо сказать, что попытки пылкого Дэвида побывать под огнем были вполне искренни.
Все усилия принца пробраться поближе к линии боевого соприкосновения и вступить в бой с врагом заканчивались неудачей: приказ короля глаз не спускать с норовистого наследника и держать его подальше от смертельного пекла исполнялся неукоснительно. Так что, испытывая сильное желание повоевать с винтовкой в руках и гранатой на поясе, Дэвид выполнял возложенные на него высочайшим положением скучные обязанности: томился на штабных совещаниях в искалеченном артиллерийскими обстрелами Ипре и объезжал полевые госпитали, переполненные ранеными и умирающими.
С одним из таких попечительских визитов он явился в большой, на шестьсот пятьдесят коек, госпиталь Святой Анны, разбитый невдалеке от средневекового цеха суконщиков, в самом центре Ипра, на спуске к реке. Над холщовыми палатками госпиталя, стоявшими тесно одна к другой, витал едкий запах хлороформа и карболки. Сотрудники – полтора десятка врачей и медсестер – собрались для встречи титулованного гостя у одной из палаток, где помещались контора и склад лекарств и оборудования. Все шло по накатанному пути: высокий гость приветствовал медиков и желал им успеха в работе, медики давали гостю справки о числе коек и поступивших с передовой раненых, а раненые болели, умирали или выздоравливали. В одной из больничных палаток, куда после обмена приветствиями провели принца, лежали солдаты, доставленные накануне. То было жуткое зрелище: с разъеденными лицами, со слепыми глазами люди неподвижно, как сваленные бревна, лежали под больничными одеялами и не подавали признаков жизни. Едва войдя и оглядевшись, Дэвид развернулся и вышел вон из палатки.
– Последствия газовой атаки, – словно бы извиняясь за увиденное наследником, пояснил врач. – Иприт. Некоторые из них выживут.
Дэвид молча шагал по дорожке между палатками. Отравленные люди на больничных койках ничуть не походили на героев боевых рыцарских турниров; ужасный вид изувеченных газом солдат оскорблял само понятие