хочет ли великий князь объявить весь этот заповедный край своим независимым владением и тут, в Локте, единовластно княжить? Вот было бы чудесно, и народ бы обрадовался!
Этот день по дороге на войну выдался нерадостным. Наташа не могла скрыть грусть нового расставанья – ей наутро возвращаться в Гатчину, а Мишин путь лежит на запад, на фронт. Что их ждет, что с ними будет? Один Бог знает, да молчит… Ногаец Магомед, обычно не отходивший от командира ни на шаг, весь этот день провел в конюшне и прекрасно там себя чувствовал. Конюхи, почуяв в нем своего, к нему расположились, да и кони тоже. Со знающим видом переходил Магомед из стойла в стойло, любовно поглаживал лошадей, похлопывал, говорил с ними на своем гортанном наречье – они слушали, наставив уши. Ближе к вечеру Михаил нашел его в обществе конюхов – раздув самовар, они гоняли чаи в конюшенной каптерке и слушали, как ногаец поет им боевые песни на своем родном языке.
Позже, уже после ужина, Михаил спросил у ординарца, что за песню он пел.
– Наша старинная песня, – ответил Магомед. – Ногайская.
– А о чем? – спросил Михаил.
– Про войну, – без всякой охоты сообщил Магомед. – Как мы с русским генералом воевали.
– По-русски как будет? – поинтересовался Михаил. – Скажи!
– «В пропасть упасть – пропасть, и тело обмоет река», – музыкально проклекотал ногаец.
– Красиво… – признал Михаил.
Магомеда возвращенье на фронт ничуть не беспокоило, он видел в этом естественный ход событий.
А русско-германский фронт, как принято говорить в подобных случаях, «выравнивал фланги» – медленно, но верно откатывался с запада на восток. Вот уже и Львов был отдан немцам.
Недоукомплектованная, с шестью своими поредевшими полками Дикая дивизия сохраняла для врага образ неостановимой лавины: противник предпочитал уклоняться, чтобы не иметь дела с дикими горцами. Командование фронта перебрасывало дивизию с позиции на позицию по всей линии боестолкновений, в самые горячие места. Всадники атаковали и сражались отважно – и в конном строю, и сойдя с седел, а потом отступали вместе с фронтом.
Михаил не позволял себе на передовой никаких поблажек – любая слабость командира подавала бы подчиненным дурной пример. И все-таки война без наступления, яростных атак и прорывов плохо влияла на специфический, не терпящий простоя, личный состав Дикой дивизии. Волны слухов наползали на горцев, подобно ядовитым газам, равно убивающим людей и лошадей, – немцы эти газы изобрели и начали травить ими противника на какой-то бельгийской речушке Ипр. Досюда покамест эти газы не долетали, но взволновало другое: по слухам, верховное начальство задумало ссадить кавалеристов с седел и перевести их в окопы. Такая перспектива действовала угнетающе и боевого энтузиазма не вызывала. А ведь за все время боев не было ни одного случая дезертирства в Дикой дивизии. Во-первых, отважные горцы не бегут с войны – это позор, во-вторых, добраться до далеких родных мест, до Кавказских гор – затея гиблая.
В военной этой неразберихе и всеобщем неустройстве жизни на Михаила, в придачу к так и не отпускающей язве свалилась новая напасть: он заболел дифтеритом. Лечиться в полевом госпитале от этой смертельно опасной болезни, беспрепятственно разгуливающей на фронте, было безнадежным делом, она уносила сотни солдатских жизней. Командир дивизии поначалу и слышать не хотел об эвакуации в тыл, но под нажимом заботливого начштаба дивизии полковника Юзефовича и резкого обострения болезни согласился на, как предполагалось, краткосрочный отъезд домой на лечение.
Но болезнь затянулась. Наташа, поднаторевшая в уходе за ранеными в военных госпиталях, устроенных по поручению Михаила в его пустующем дворце в Петрограде и небольшом гатчинском доме, по соседству с семейным особняком на Николаевской, сама, без медсестер и сиделок, взялась ухаживать за мужем. Силы медленно возвращались к больному; боли в горле и груди прошли, жар отступил. Михаил хотел взглянуть на Георгия и Тату, но Наташа предусмотрительно отправила их к друзьям: заразный дифтерит был особо опасен для детей. Дом на Николаевской полностью обособился от окружающего мира. Никому, кроме врачей, не рекомендовалось навещать великого князя, все еще воевавшего с болезнью. Жизнь на грани смерти еле тащилась в нескончаемых сумерках – то ли рассветных, то ли закатных. Где-то на краешке сознания возникали перед глазами фигуры Наташи, Магомеда да Джонсона.
Наконец пришло облегченье, а с ним и здравое восприятие окружающего возвращалось к больному; сумерки рассеялись, робко проступило утро, а за ним пробился и день, как первая травинка сквозь мерзлую землю. Михаил, едва поднявшись на ноги, набросился на новости: война топталась на месте, Западный фронт по-прежнему гнил в окопах. Бои разгорались уже и в Персии – турки, вступившие в союз с германцами, хотели отгрызть свою часть военной добычи, и русские войска противостояли им в кровопролитных боях. Туркам помогали немцы, русским – англичане. Нефть, обильно пропитавшая персидские и азербайджанские земли, пахла весьма заманчиво. Непредвиденная новость содержалась в письме начштаба дивизии полковника Юзефовича: из проверенных источников стало известно, что Ставка решила дивизию перебросить на юг, для укрепления румынского фронта, а великого князя Михаила повысить в должности до командующего 2-м кавалерийским корпусом, к которому приписана и Туземная дивизия. Командование дивизией примет, как предполагается, командир 1-й дивизионной бригады генерал-майор князь Дмитрий Багратион. Следует поздравить Михаила Александровича с ответственным и славным повышением, писал Юзефович в своем письме, но горечь расставания с любимым командиром опечалит и офицеров, и рядовых всадников дивизии.
Эта новость стала полной неожиданностью для Михаила, еще не оправившегося от болезни. Объяснить ее можно было только перестановками в Ставке и, возможно, пересмотром тактических планов военной кампании. А то, что Михаила своевременно не поставили об этом в известность, что ж – в высшем военном руководстве царит обычная для быстро меняющейся боевой обстановки суматоха, да к тому же сам командир Туземной дивизии отсутствует в своем штабе по болезни. Великий князь, разумеется, мог бы воспользоваться своим высоким положением и разобраться в сложившейся ситуации, но он решил не торопить события и дожидаться высочайшего уведомления о своей армейской судьбе. Врачи отвели ему еще три дня отдыха, для того чтобы окрепнуть и набраться сил на обратную дорогу, на фронт, в расположение дивизии. Эти три денька перед отъездом семья провела в тихой домашней обстановке, без гостей и визитов – Наташа, дети, Джонни и неотлучный ногаец Магомед, ставший как бы полноправным членом великокняжеской семьи.
Долгие проводы – лишние слезы. Обнялись, оглянулись и поехали.
Чем ближе к фронту, тем угрюмей пейзаж за окном вагона. Быть может, это только казалось великому князю – вроде те же леса, что до войны, то же небо, но приближение к месту бессмысленной, хотя и происходящей по законам войны, гибели десятков и сотен тысяч душ не могло оставить наблюдателя равнодушным. Михаил вглядывался в бегущие навстречу поезду леса, запущенные поля