В нажиме оппозиционеров на великого князя определенная роль отводилась и Наталье Сергеевне – она слыла, и не без оснований, либеральной женщиной и оказывала, в разумных рамках, влияние на любящего мужа.
Наконец подоспел врачебный приговор: Михаилу во избежание нежелательных осложнений после болезни рекомендуется провести полтора-два месяца в Крыму, на Южном берегу. Выслушав петроградских эскулапов, великий князь решительно отверг их рекомендации и уехал в Ставку, а оттуда на фронт. Каток войны, увязая в кровавом месиве, двигался хотя и медленно, но неостановимо.
2-й кавалерийский корпус под командованием великого князя Михаила, повышенного в звании до генерал-лейтенанта, входил в состав 7-й армии; к новому командиру перешли шесть полков Туземной дивизии, дивизия казаков с Терека и бригада донских казаков. За время болезни князя начштаба корпуса генерал-майор Яков Юзефович проинспектировал боевые части, провел полевые учения на местности и проверил готовность личного состава к предстоящим боям. О предстоящей летней кампании ходили слухи по всему вяло действующему фронту, но толком никто ничего не знал – ни командиры полков, ни чины пониже. В Ставке, куда Михаил явился по пути в расположение своего корпуса, он получил от генерала Алексеева точную секретную информацию: в июне армии Юго-Западного фронта, собранные в кулак, под командованием генерала Брусилова устремятся на запад, прорвут застывший фронт и изменят ход войны. И 2-й кавалерийский корпус в этом прорыве сыграет не последнюю роль. Эта впечатляющая операция потребует жертв, и немалых, но мы за ценой не постоим… Того же мнения придерживался и Николай: боевые успехи на фронте заставят замолчать его противников, всех этих несносных анархистов-революционеров, и укрепят любовь народа к своему монарху.
Пока Брусиловский прорыв успешно набирал силу, 2-й корпус проводил отвлекающие наступательные операции локального масштаба на флангах – севернее и южнее направления главного удара. Потери, как и предполагала Ставка, были непомерны: сотни тысяч убитых на полях сражений с обеих сторон, эшелоны раненых и больных, нескончаемые колонны пленных. Военные успехи непредсказуемы и переменчивы: осуществив прорыв фронта и продвинувшись на запад, Брусилов наткнулся на стойкое сопротивление подтянувшего резервы противника и вынужден был остановиться. Связанный распоряжениями Ставки, он не смог развить свой успех; наступление захлебнулось.
В один из июньских дней Михаил, объезжавший на штабном «паккарде» позиции Терской казачьей дивизии, попал под артобстрел. Шрапнельные снаряды ложились справа от дороги на зеленой опушке карпатского леса; хлопки разрывов звучали диссонансом в ласкающей слух тишине природы. Спеша уйти из зоны обстрела, шофер предельно увеличил скорость.
Но от беды уйти не удалось: грохнул оглушительный взрыв, и шрапнельная пуля, со свистом рассекая воздух, впилась в плечо великого князя. Магомед, сидевший сзади, ринулся к Михаилу, с силой прижал свою шапку к кровоточащей руке и не отпускал. Ранение было проникающим, но кость осталась целой.
Вырвавшись из-под обстрела, водитель погнал мотор к лазарету. Военврач обработал рану и наложил повязку. Михаил потерял много крови и потому ослаб. Застрявшую в плече пулю решено было извлечь в тыловом госпитале, в более подходящих для хирургической операции условиях. Положение осложнилось тем, что Михаила настиг в лазарете приступ застарелой язвенной болезни, острые боли еще больше ухудшили состояние раненого.
Два дня спустя его доставили в Царскосельский военный госпиталь, туда же, оповещенная о несчастье, приехала и Наталья Сергеевна. Профессор Деревенко, лейб-хирург царя, успешно прооперировал великого князя – извлек пулю и искусно наложил швы на рану. В госпитальную палату Михаилу доставили письмо от брата: Ники желал раненому скорейшего выздоровления и сообщал о его переводе из 2-го кавалерийского корпуса на штабную должность в могилевскую Ставку. Наташа, ни на шаг не отходившая от мужа, наконец-то вздохнула свободно: ее Мише не придется возвращаться на фронт, под пули. Да и в Могилев ехать еще не завтра: нужно набраться сил после ранения и язву надо как-нибудь укротить, а то ведь она жизни не даст. Для всего этого лучшего места, чем тихое Брасово, просто не найти. Ну, еще Крым, как советовали врачи. Сначала Брасово, потом Ливадия.
Надвигался октябрь 1916-го. Березовая зелень локтовского парка подернулась цветами осени. На дорожках, засыпанных жухлыми палыми листьями, шуршали суетливые ежи.
Вдали от Петрограда тревожные новости, перемежаемые слухами и небылицами, воспринимались без особого волнения: на веру их не принимали, подозревая столичный обман. Но по сравнению с довоенным временем обстановка, конечно, была не та: нарастала тревога, причины которой никто не мог внятно объяснить. Вроде бы ничего нового и не прибавлялось к уже привычному набору сообщений: временные трудности на фронте, безнаказанность Распутина, воровство армейских поставщиков и мздоимство чиновников, но предвестие необратимых катастрофических событий сполохом молний пронизывало горизонт.
По утрам Михаил просматривал свежие газеты, доставляемые в Локоть почтовой службой. В отличие от недоверчивых городских обывателей, он принимал скандальную газетную информацию всерьез – во всяком случае, изрядную ее долю. Он знал намного лучше других истинное положение дел на фронте и в Ставке, а неуклюжие политические пертурбации при дворе, где в отсутствие Ники распоряжалась императрица, вызывали в нем не столько тревогу, сколько смятение. Но он не мог повлиять на ход событий, а потому предпочитал оставаться в стороне.
Размеренная жизнь в Брасове этому способствовала: вулкан политических страстей и недовольства царем буйствовал в Петрограде и на фронте, а до провинции докатывались лишь отголоски, не предвещавшие приближения лавы. То была аберрация слуха, массовый успокоительный самообман, которому Михаил в своем локотском дворце и не думал поддаваться. Великий князь прекрасно понимал, что одна взрывоопасная случайность, подобно выстрелу в Сараеве, может обрушить все устои власти в Петрограде. Неотвязные эти мысли не давали покоя Михаилу в его оздоровительном затворничестве; отгораживаться от тревожных новостей он не мог, да и не хотел, как и отказываться от чтения газет. Наташа, зорко следившая за состоянием мужа, решила, что небольшое необременительное путешествие пойдет на пользу его здоровью, и настояла на непродолжительной, хотя бы на две-три недели, поездке в Крым, на море – чтоб вернуться в Брасово к Рождеству и весело, с размахом отпраздновать его в кругу друзей. Поехали, по старой памяти, почти инкогнито, без детей и прислуги – лишь в сопровождении Джонни и Магомеда.
От Ливадии пришлось отказаться: Наташе ни при каких условиях не дозволено будет поселиться в царской резиденции, такая попытка явно обернется скандалом. Поэтому остановились во дворце Ай-Тодор, под Ялтой, в великолепном приморском имении, где хозяйкой была великая княгиня Ксения, старшая сестра Михаила. Там действительно можно почувствовать себя в полной изоляции от тревог дальних, а близких попросту и не было: этот уединенный изящный особняк окружали лишь морская гладь, чуть нарушаемая иногда нежными прикосновениями ветра, необыкновенной красоты кипарисовый парк да бескрайнее голубое небо.
Три недели пролетели стремительно, как птица над головой. Михаил много гулял по берегу и в вечнозеленом лесу, удил форель в горном ручье. Лицо его покрылось золотистым