Читать интересную книгу Франклин Рузвельт. Человек и политик - Джеймс Бернс

В Москве Сталин в состоянии, близком к коллапсу, как утверждалось позднее, выжидал две недели, прежде чем обратиться к народу с призывом напрячь силы для отпора врагу.

«Товарищи, граждане, братья и сестры, бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои». Он говорил о немецком нападении, но не сказал всей правды о германском продвижении в глубь страны. «Серьезная угроза нависла над нашей страной». Сталин попытался далее оправдать подписание пакта с нацистами. «Враг жесток и неумолим. Он ставит целью захватить нашу землю, наше зерно и нефть. Он хочет восстановить власть помещиков, вернуть царизм и разрушить национальную культуру народов СССР… а также обратить их в рабов немецких князей и баронов». Писатель Илья Эренбург, слушая радио в редакции газеты «Красная звезда», говорил, что голос у Сталина никогда прежде не звучал так проникновенно, так задушевно. Диктатор предостерег паникеров, призвал войска и всех советских людей сражаться за каждую пядь советской земли, не оставлять врагу ни единого станка, ни железнодорожного рельса, ни центнера зерна и литра нефти.

«Товарищи, наши силы неизмеримо велики… Необходимо мобилизовать весь народ на разгром врага. Вперед, к победе!»

Глава 3

ХОЛОДНАЯ ВОЙНА В АТЛАНТИКЕ

Май и начало июня 1941 года – для Рузвельта самое трудное время в жизни. Президент тоже располагал обширной информацией о концентрации гитлеровских войск на востоке, но не поручился бы, что это не отвлекающий маневр перед нападением на Британские острова или еще какой-нибудь операцией. Острая нужда англичан в военном снаряжении, слезные просьбы националистического Китая о помощи, укрепление позиций Японии на материке, уязвимость Петена и Франко в Средиземноморье, требования изоляционистов в конгрессе, давление военной партии – все это и масса других проблем держали президента в большом напряжении. Неприветливый выдался ему май. По мере приближения весны к концу президент стал менее откровенен и доброжелателен с прессой, с подчиненными – менее терпим и терпелив.

«…Ей-богу, мне хотелось бы разобраться, – писал президент сенатору от Северной Каролины Джошуа Бэйли относительно вопроса о конвоях, – что они там обсуждают на прениях в сенате. Зачем обсуждать конвои?» Это вопрос для экспертов, а не для таких «дилетантов, как вы и я». Через несколько дней он дал в письме гневную отповедь конгрессмену-изоляционисту: «Когда вы, ирландцы, перестанете ненавидеть Англию? Поймите, если Англия рухнет, Ирландия рухнет тоже…» Когда бывший конгрессмен Брюс Бартон пожаловался в письме на сомнительные цифры, приводимые в отчетах администрации, президент ответил: «…трудно разъяснить технические проблемы конгрессу или обычным гражданам ввиду того, что та или иная фраза в развитии общей ситуации интерпретируется с позиций искаженных ценностей». Главный эксперт по разъяснению американцам сложных проблем, казалось, утратил подход к людям.

Как обычно, президент стремился отслеживать колебания общественного мнения, а общественное мнение представлялось, как обычно, трудноуловимым и изменчивым. Американцы, казалось, зациклились на защите берегов своей страны, сомневались в способности Англии выжить без американской помощи и были убеждены, что сопровождение кораблями США грузовых судов с военным снаряжением для Англии ввергнет страну в войну. В середине мая Папа Уотсон принес предварительную сводку опроса общественного мнения Институтом Гэллапа. Согласно цифрам опроса, с которыми был ознакомлен его босс, около четверти опрошенных считали, что президент предпринимал недостаточные усилия для помощи Англии; почти четверть других полагали, что он зашел слишком далеко в этой помощи, и почти половина опрошенных дали оценку его деятельности как «в целом правильной». В последующие недели интервенционистскими настроениями действия президента опережались. Оказалось, что большинство поддерживают доставку военного снаряжения и материалов конвоями. Но какого рода конвоями, куда и при каком пороге риска? Как всегда, о конкретных и наиболее важных вопросах общественное мнение имело смутное представление.

В обстановке озадачивающих событий начала 1941 года люди, казалось, ждали ясного сообщения, симптоматичного инцидента или, по крайней мере, четкого указания сверху. Такое указание мог дать только президент. В конце мая представители партии войны оказывали мощное давление на своего шефа, требуя от него выступить перед народом с откровенным заявлением и объявить чрезвычайное положение на неограниченный срок. Стимсон полагал, что президент ждет случайного выстрела с немецкого или американского корабля, чтобы перейти к решительным действиям, вместо того чтобы оценить «глубоко принципиальную» сторону вопроса. Икес убеждал президента в письме, что Гитлер никогда не создаст удобного прецедента, пока не будет готов к войне с Соединенными Штатами, а когда будет готов, нанесет удар первым вне зависимости от того, произойдет ли военный инцидент. Моргентау был по-прежнему воинственным, Халл – осторожным в поступках, если не в словах.

Наконец, решившись произнести эпохальную речь, президент начал готовиться к ней странным образом. Он не стал просить Шервуда или Розенмана включить в нее объявление чрезвычайного положения и выразил крайнее удивление, когда обнаружил его в проекте речи. Помощники президента перерабатывали текст речи столь основательно, как будто это текст декларации об объявлении войны. Стимсон требовал включить в нее заявление о передислокации флота в Атлантику, Халл возражал. Некоторые предлагали подать в драматическом свете цифры потерь кораблей в Атлантике, Комитет начальников штабов возражал. Рузвельту поставили два условия: он не упоминает в своей речи Японию, чтобы не провоцировать ее на военные действия, однако упоминает Россию, на случай если Германия навяжет ей войну.

Речи предшествовали драматические события. Германский линкор «Бисмарк» неожиданно пересек под покровом тумана Северное море и направился в Северную Атлантику. «У нас есть основания полагать, – телеграфировал Черчилль Рузвельту, – что затевается угрожающий рейд в Атлантике. Если нам не удастся запеленговать линкор, это, несомненно, сделает для нас ваш флот». Премьер добавил, что за «Бисмарком» будут следовать тяжелый крейсер «Худ» и другие мощные корабли. «Дайте нам знать о немецком корабле, и мы покончим с ним сами». Однако в Белый дом поступила информация иного рода: «Бисмарк», которым потоплен «Худ», вышел на оперативный простор. Президент услышал эту новость сидя за письменным столом в Овальном кабинете, где работал над речью с Шервудом и другими помощниками. Он поинтересовался, не направляется ли «Бисмарк» прямо на Мартинику.

– Допустим, он собирается продемонстрировать силу в Карибском море, – предположил рассеянно президент. – У нас там несколько подводных лодок. Что будет, если мы отдадим приказ атаковать и потопить линкор? Не думаете ли вы, что конгрессмены потребуют подвергнуть меня импичменту?

Через два дня президенту позвонили из министерства ВМФ и сообщили, что «Бисмарка» блокировали британские корабли и потопили посредством артобстрела и торпед. Рузвельт потянулся и произнес ликующе:

– Ему конец!

После этих событий, а также разных слухов и предположений решающая речь Рузвельта прозвучала 27 мая несколько буднично. Она произносилась в неподобающей обстановке: в восточной комнате Белого дома представители латиноамериканских сторон неуютно расположились в позолоченных креслах из танцевального зала; снаружи пикеты коммунистов ходили по тротуару в обе стороны с антивоенными плакатами. Президент начал выступление с энергичного заявления: нацисты намереваются подчинить своему господству весь мир, – он настаивал, что не преувеличивает. «В нацистской книге овладения миром» это уже записано. Нацисты, говорил Рузвельт, «намерены обойтись с латиноамериканскими странами так же, как с Балканскими. Затем наступит очередь Соединенных Штатов и доминиона Канады». Американских рабочих постигнет участь рабов; профсоюзы разгонят; фермеров поставят под жесткий контроль и доведут до нищеты; церкви подвергнут преследованиям; детей, вероятно, пошлют «приветствовать гусиным шагом новых идолов».

О чем говорил президент? О стране, оккупированной нацистами или осажденной ими? Из речи было трудно понять это и многое другое. В ней отражалось противоречие между стремлением придать стройность словам, фразам и отсутствием у президента четко сформулированной стратегии. Хотя Рузвельт говорил в своей обычной, напористой манере, ему приходилось все больше блуждать от географии нацистских завоеваний к битве за Атлантику и от нее к необходимости дать отпор Гитлеру, прежде чем он подойдет слишком близко. За словами «бункер нашего Капитолия завтра может быть отнесен на несколько тысяч миль от Бостона» следовало провозглашение целей национальной политики, которое содержало мало новизны, а также развенчание «искренних» пацифистов» и осуждение «циников» среди них. Он процитировал-таки пугающие цифры потерь коммерческих судов от торпедных атак немецких подводных лодок и сделал самое решительное из своих предупреждений о готовности осуществлять военные поставки Англии любыми средствами. Но президент не объяснил, как можно это осуществить, оставаясь в рамках решения о патрулировании. Не упомянул ни единым словом о передислокации флота в Атлантику и проигнорировал ключевой вопрос об эскорте конвоев. К окончанию речи Рузвельт приберег ряд воодушевляющих лозунгов: