Даже скучное дело мы с братьями старались превратить в игру. Вот в жаркий летний день (сейчас бы на пруду купаться, рыбку ловить!) идем за город окучивать картошку. При виде участка (для нас довольно большого — сотки 4, и сорняков немало, да и земля — не пух) у нас вытягиваются лица. Стараюсь братцев (да и себя) ободрить, наполеоновским жестом указываю на бесконечные ряды картофельных кустов: «Это — вражеское войско! Их тысячи, а нас всего трое. Они думают, что мы и подступиться к ним не посмеем! Сделаем так. Разделим вражеское войско на две части, а потом разгромим их поодиночке!» С тяпками наперевес врубаемся в середину участка, а потом запыленные, потные, добиваем разобщенные части вражеского войска. Победа! Вы сомневаетесь в качестве такой работы? Не сомневайтесь, нормальное качество. Конечно, подхалтурить можно было бы — мама этот участок до осени, до самой уборки не увидит. Да только вот, если картошечка не уродится, что зимой-то лопать будем?
Запомнился и другой случай. Вот мама всплескивает руками: «Ой-хой-хой! Робетишка, ведь мы с вами — лес-от вчера рубили — топор Афонин в лесу оставили! Чо делать, чо делать? Ну-ко бегите завтра и чтобы без топора домой не являться!» Мы было приуныли: у нас были совсем другие планы на воскресенье. Но делать нечего, идем на место порубки. Это километрах в шести-семи от города, и я бы ни в жизнь это место в лесу не нашел, но брат мой Шурка удивительно хорошо ориентировался, и мы нашли эту порубку. Хорошо помню эту нашу вынужденную прогулку. Нежаркий летний день. Мы бежим (босиком) то по песчаной дороге, то по лесу, под соснами, играем в войну (благо боеприпасов — шишек, грибов — хватает). Как сейчас вижу: брошенный мной гриб попадает прямо в лоб Шурке, и тот дурашливо открывает и закрывает рот, делая вид, что он ошеломлен попаданием.
Придя на место порубки, мы слегка подрастерялись: искать топор в лесу среди пней, бурелома, срубленных сучьев, завалов, перепутанной травы — то же, что искать иголку в стогу сена. Но тут уж нас выручает другой «специалист» — младший брат Гера, самый из нас бойкий и глазастый. Довольно быстро он находит топор.
Отступление. По злой иронии судьбы глазастому Гере всю жизнь не везло именно с глазами. В раннем детстве он особенно страдал от поразившей всех нас болезни глаз. Глаза слезились, гноились, к утру гной застывал, и я помню, как Гера не мог открыть слепленные веки и отчаянно ревел, — как диккенсовский мальчишка, чья голова застряла в чугунке, и он орал, ужасаясь перспективе провести в полном мраке остаток жизни. Другой случай. Как-то зимой мы играли во дворе в хоккей, и я палкой (которые заменяли нам клюшки) ударил Геру в бровь. Помню мой ужас: Гера, как подкошенный, упал на снег, и глазница мгновенно наполнилась кровью. Тогда-то всё обошлось. Но дальше — страшнее. В пятнадцать лет, в драке, соседский мальчишка ржавым гвоздем выколол брату глаз (я об этом уже говорил). Позднее оставшийся глаз не выдержал двойной нагрузки, и брат — не без помощи местного, воткинского эскулапа — полностью ослеп.
Но — вернемся на 50 лет назад, в счастливое время, когда мы, довольные успехом, потрясая найденным топором, решаем отдохнуть перед обратной дорогой и вкусить заслуженную пищу. Ее, впрочем, надо еще собрать. Расходимся по поляне и собираем землянику. Честно, не съев ни одной ягоды, набираем пригоршни ягод, высыпаем их на большой пень, делим на три равные кучки. Я достаю из-за пазухи хлеб в тряпице, который мне дала мама, и мы закусываем.
Обратный путь, конечно, потяжелее, но вот мы и дома. Мама счастлива: «Вот молодцы, дак молодцы! А я ведь, по правде сказать, не шибко-то надеялася, что найдете топор-от. Ну, садитесь ись, а потом, ладно уж, идите на пруд, искупайтеся». И добавляет обычную шутку: «Только, если утонете, домой ни ногой!»
Очень тяжело приходилось в начале осени. С 1 сентября начинаются занятия в школе, а тут как раз — уборка урожая. Ну, огород под боком, хоть в непогодь, да уберем. А картошка в полях? Картошки наша семья накапывала много. Ведь нам самим — надо? Корове Зорьке — надо? Немного на продажу — надо? Выходило в среднем 200 пудов (это почти 400 ведер). Ее выкопать надо, иногда в плохую погоду, иногда и «под белыми мухами» (первый снежок), дуя на окоченевшие руки. А потом отвезти в город, к дому (самим, на тяжелых тачках, которые из рук вырываются), и не по асфальту — по ухабам и, хуже того, по песку. А потом высушить, перебрать (на крупную, мелкую, гнилую) и поместить в погреб.
Из множества других «уборочных» работ и хлопот запомнились, естественно, те, где было что-то необычное или смешное. Вот копаем мы турнепс за городом (на корм корове). Очень устали. Везем на тачках тяжелые мешки с турнепсом. Иногда отдыхаем, мечтаем, как придем домой, а в печке — суп, настоящий, с мясом! Наконец доплелись до дому. Стали убирать мешки с осточертевшим турнепсом, а Шурке поручили накрывать на стол и доставать из русской печки суп. Он неловко ковырнул по чугунку ухватом (может, руки тряслись от усталости), и драгоценный суп разлился по поду печи, покрытому золой! Мама так была потрясена, что просто не могла найти слов, чтобы обругать Шурку (хотя обычно за словом, в том числе и довольно крепким, в карман не лезла). «Турнепс ты!» — крикнула она в запальчивости. И это так рассмешило и ее, и нас, что наше голодное озлобление пошло на убыль.
Кроме прочих дел массу времени и сил круглый год отнимали забота о корове Зорьке и особенно заготовка сена.
ЗОРЬКА
Нашей главной мучительницей, но и кормилицей-поилицей была корова Зорька. Привела ее мама в декабре 1941-го из далекой закамской деревни (в городе коровы стоили баснословные деньги). Перед уходом в деревню мама долго мыла, стирала, наказывала мне (я, десятилетний, впервые оставался за старшего), чем кормить ребятишек в эти дни, как отоварить карточки, как на санках отвозить сестру Алку в детсад и забирать ее, а потом, когда мы легли спать, достала из сундука папины вещи, рассматривала их и прикидывала, сколько за них дадут в деревне и хватит ли этого, чтобы купить корову. Плакала, тихонько разговаривала с папой (умершим полтора года назад): «Ой, Зино, батюшко! Шибко мне не хотелося одёжу-ту твою продавать. Бывало, хоть кустюм твой поглажу, ровно тебя поглажу. Да чо сделать? Сам понимать — война, ребят кормить-поить надо. Не проживем мы без коровы! Прости, батюшко! Хоть рубаху твою оставлю. Как ты ее любил, в гости всё надевал…» И вспомнив жизнь с папой, которая теперь представлялась ей лучезарно-счастливой, мама не могла удержать рыданий и зажимала рот, чтобы не разбудить нас. Я не спал, мне бы вскочить, обнять ее, успокоить, но врожденная деревенская скованность не позволяла мне это сделать…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});