ближе к Уильяму и понизил голос:
— А что бы она сделала, не знай мы всей правды?
Уильям пожал плечами и развел руки, изображая полное неведение.
— Бог его знает, — чистосердечно сказал он. — Но этого не произошло.
Лорд Джон, очевидно, хотел добавить что-то еще, однако лишь покачал головой и передвинул тарелку на два дюйма, вернув ее в точности на прежнее место.
— Почему бы ей не ходить на званые обеды, или чаепития, или… на собрания рукодельниц? — предположил Уильям. — В общем, туда, где собираются только женщины.
Отец коротко рассмеялся.
— В мире существует два типа женщин, — заявил он. — Те, кому нравится женское общество, и те, кто предпочитает общество мужчин. Справедливости ради замечу, это не всегда связано с похотью или поисками мужа.
— Намекаешь, что Амаранта не относится к первому типу.
— Раз уж ты это заметил, Уильям, то уверяю тебя, другие женщины тоже. Женщины первого типа не любят женщин второго, особенно если женщина второго типа молода, красива и не лишена обаяния или средств. — Он провел рукой по волосам, все еще густым и светлым, хотя у самого лица уже проглядывала седина. — Думаю, я мог бы попросить миссис Холмс или леди Прево пригласить Амаранту на какой-нибудь девичник, но очень сомневаюсь, что она пойдет.
— Даже зная всю правду, — мягко сказал Уильям, — ты заботишься о ней и беспокоишься, что она одинока. В конце концов, Амаранта невиновна в случившемся.
Отец тяжело вздохнул. Он выглядел довольно помятым и распространял вокруг себя слабый запах кислого молока, вероятно как-то связанный с белесым пятном на его угольно-черном рукаве. Тревора отняли от груди, но он еще не овладел тайнами питья из чашки.
— Может, наймешь няньку? — предложил Уильям.
— Да, — быстро ответил отец. — Тебя.
* * *
Уильям не сожалел о возвращении на Оглторп-стрит. Конечно, ему нравилась холостяцкая жизнь с Джоном Синнамоном и то, что он всегда мог поделиться с приятелем всем происходящим. Однако он был счастлив за Синнамона, хотя и немного тревожился. Их тесный домишко на окраине топей казался сырым и заброшенным, и после захода солнца, оставшись в одиночестве среди запахов грязи и дохлой рыбы, Уильям падал духом. Куда лучше было теперь просыпаться по утрам от солнечного света и шума людей внизу.
А еще — еда. Несмотря на непреклонность Мойры в отношении запеченных помидоров, кухарка творила чудеса с рыбой, моллюсками и жареным аллигатором в абрикосовом соусе. Она даже — после недолгих уговоров и подарка в виде бутылки хорошего бренди — позволила лорду Джону научить ее готовить картофель дофине.
И наконец — Амаранта.
Уильям сразу понял, что имел в виду лорд Джон: она была подавлена, не поднимая глаз ковырялась в рукоделии и говорила только тогда, когда к ней обращались. Неизменно вежливая, но всегда отстраненная, будто мысли ее витали где-то в другом месте.
Наверное, в Нью-Джерси, — подумал Уильям и с удивлением ощутил к ней нечто вроде сочувствия. В случившемся действительно не было ее вины.
Предпринимая попытки вернуть кузину к жизни, Уильям обнаружил, что некоторые черты его собственной натуры, о которых он позабыл за последний год, на самом деле не исчезли. По ночам он начал видеть сны… об Англии.
Вечера проводили за играми: шахматы, шашки, нарды, домино… Если к ужину приходил Хэл или кто-нибудь еще, они играли в вист или брэг[298], с улыбкой наблюдая, как Амаранту охватывает соревновательный азарт. В картах она не знала пощады, а вот в шахматы играла по-кошачьи: неотрывно следила за доской своими переменчивыми глазами, словно шахматные фигуры были мышами, мягко помахивала туда-сюда воображаемым хвостом, а потом набрасывалась на соперника и показывала белые зубы.
Тем не менее пустое времяпрепровождение слегка угнетало. Весь город был охвачен похожим чувством, хотя приостановка военных действий объяснялась серьезной и насущной причиной. Когда французские корабли ушли, а Линкольн с американцами отступил в Чарльстон, Саванна принялась собирать осколки: разбитые пушечными снарядами дома были наспех отремонтированы, а с приходом весны и прибытием свежей краски ярко-розовые, желтые и синие цвета города расцвели заново.
Засека и редуты за пределами города еще оставались, хотя зимние бури и приливы разрушили самые дальние укрепления. Остатки американского лагеря к настоящему времени почти растащили рабы и подмастерья.
Но если думы о Бенджамине в Нью-Джерси мучили Амаранту подспудно, то мысли о Чарльстоне бурлили в умах гарнизона Саванны открыто и беспрестанно.
Часто приходили депеши с новостями из Нью-Йорка и Род-Айленда, где сэр Генри Клинтон собирал войска для своей авантюры. Учитывая статус Хэла и то, что Джон был не только его братом, но и подполковником, домочадцы были прекрасно осведомлены о намерении генерала Клинтона атаковать Чарльстон, едва позволит погода.
Весь апрель корабли и всадники привозили депеши — с нарастающим волнением и частотой. Осада продолжалась; дядя Хэл расхаживал взад-вперед возле своего дома, не в силах вынести заточения, однако не желая уходить далеко, дабы за время краткого отсутствия не пропустить какие-нибудь новости.
— Маловероятно, что придется перебросить в Чарльстон больше людей, — сказал лорд Джон Уильяму, который только что сравнил дядю с беременной кошкой, готовой вот-вот родить. — У Клинтона хватает людей и артиллерии, у него есть Корнуоллис, и, несмотря на свои недостатки, британская армия знает, как вести осаду. Однако если — или, вернее, когда — город падет, нас могут вызвать, и немедленно. Впрочем, велика вероятность, что мы просто будем прохлаждаться здесь, — поспешно добавил он, заметив волнение на лице Уильяма.
Потом задумчиво умолк, глядя на сына.
— Ты не думал вернуться на службу, если такое произойдет?
Первым побуждением Уильяма было сказать «да, конечно», и отец наверняка это заметил. Хотя лорд Джон изо всех сил старался не говорить с Уильямом о его будущем, при упоминании о службе на лице отца вспыхнул слабый отблеск надежды.
Однако Уильям глубоко вздохнул и покачал головой.
— Не знаю, — сказал он. — Я подумаю.
* * *
Саванна утопала в цвету, площади и нарядные улочки были усыпаны лепестками магнолий и опавшими цветами азалий, гардений, жасмина и глициний, которые наполняли воздух благоуханием и завораживали взгляд. Дом лорда Джона, уютный и теплый зимой, вдруг стал тесным и невыносимо душным.
Уильям уговорил Амаранту выйти с ним на прогулку, чтобы насладиться утренним воздухом и прохладным ветерком с моря. И, похоже, ей это пришлось по душе: она шла с гордо поднятой головой и даже любезно кивала знакомым дамам, большинство из которых кланялось или грациозно кивало в ответ. Уильям тоже улыбался и кланялся, хотя и замечал заинтересованные взгляды на лицах под широкими соломенными шляпами и