Читать интересную книгу Полезная еда - Колин Кэмпбелл

Ничего удивительного, что взгляды, ставящие под вопрос методики ПБК, не сделали меня желанным гостем в сообществе исследователей рака. Агентства, организовавшие эту программу и вложившие в нее сотни миллионов долларов, отвергли ее ошибочность и потенциал питания в профилактике и лечении рака. Упомянуть пищевые привычки и заболеваемость раком в одной дискуссии — все равно что плеснуть бензина в костер и добавить щепотку пороха. Я уверен, что на то есть три основные причины.

Во-первых, научное сообщество попало в плен парадигмы, что химические канцерогены — главная причина рака у человека и, более того, их легче всего выявить путем биотестирования на грызунах, хотя есть доказательства, что оно очень плохо показывает канцерогенность для человека. Как только ученый начинает действовать в рамках парадигмы, ему очень сложно заметить, а тем более принять любые опровержения.

Во-вторых, указание на связь рака с неправильным питанием, а не генами и токсинами попахивает «обвинением жертвы». Если в раке виноваты генетика и канцерогены, его развитие нам неподвластно. Виновата судьба. Нам просто везет или не везет. Мы не отвечаем за то, будет у нас рак или нет. Если же пищевой дисбаланс важнее химических канцерогенов, а наша диета может вызывать и останавливать болезнь, то рак — то, за что сам человек в какой-то мере отвечает.

В-третьих, на кону слишком много рабочих мест, карьер и организаций. Три четверти из 75 тыс. американских экспериментальных патологов (эту оценку привел мне на семинаре в Северной Каролине директор Программы токсикологического тестирования) участвуют в оценке результатов биоисследования канцерогенов. Этим людям невыгодно слышать, что их усилия тщетны и деньги, которые им платят, не дают почти никакой отдачи и не улучшают здоровье общества.

Энергичные защитники Программы биоисследования канцерогенов обычно верят, что рак начинается с генов (и даже прогрессирует из-за них), а химические канцерогены — самые важный фактор генетических изменений. Влияние же питания часто считают вторичным, потому что оно в лучшем случае модифицирует развитие рака, а не вызывает его. Хотя формально все верно, это все равно что заявить, будто газон образуется из семян, а поливка, прополка и солнечный свет только модифицируют его. Да, для газона нужны семена, как генетические мутации необходимы для возникновения предраковых повреждений. Но любой, кто хоть раз в жизни пахал поле, подтвердит: если его не возделывать, птицы и ветер засеют его и без вас. Мы живем в мире, изобилующем канцерогенными мутациями, многие из которых вызваны такими естественными явлениями, как солнце, вирусы и плесень. Если не жить в надувном шаре (в материале которого тоже могут содержаться мутагены), нельзя избежать вызываемых ими мутаций. Более эффективный метод профилактики — повлиять на то, что определяет, приведут ли они к раку: питание.

ПБК сегодня

Сторонники ПБК, как и раньше, пытаются перекричать доказательства, и любой серьезный разговор о питании с ними по-прежнему бесперспективен. Признавая, что оно важно, они попадают в редукционистскую ловушку выделения отдельных нутриентов. Акцент на химических канцерогенах как основной причине рака и особенно их влиянии на гены сегодня все так же доминирует.

Недавно один из старых защитников этой точки зрения и еще два общественных деятеля даже посоветовали продлить исследования на животных с двух до трех лет, включив внутриутробный период и еще один год, чтобы понаблюдать за развитием потомства в надежде открыть больше химических канцерогенов. В 2008 году вышла статья, где они пишут: «Биоисследования химического канцерогенеза на животных долгое время считаются веским показателем риска развития рака у человека», ссылаясь в основном на публикации собственного круга4. Еще один автор хочет уточнить и частично сократить программу путем оценки механизма действия всех потенциальных канцерогенов5. Обе поправки потребуют значительных финансовых вливаний, но под прицелом по-прежнему будут химические канцерогены как основная причина рака у человека.

Хотя методы ПБК ненадежны и дороги, в ней есть и хорошее (если бы исследования были краткосрочными и стоили мизерную долю сегодняшних затрат): выделить и запретить некоторые вредные вещества. Несомненно, моя жизнь была бы более здоровой и не такой мучительной, если бы я не встретился с диоксином! Но это не может быть единственным и даже основным способом предотвращения рака, потому что в этом случае мы и дальше будем проигрывать.

Глава 10

Редукционистская медицина

Ты никогда не решишь проблему, если будешь думать так же, как те, кто ее создал[15].

Альберт Эйнштейн

В последних нескольких главах я показал, как редукционизм искажает научную практику, особенно работы, посвященные нашему организму. Если бы единственными жертвами были учебники биологии и экзамены по органической химии, было бы грустно, но не смертельно. Проблема, конечно, в том, что научные теории и понимание науки обществом определяют то, как мы учим, финансируем и вознаграждаем медиков. В этой главе мы увидим отпечатки пальцев редукционизма на нашем видении болезней и методах их лечения.

Я начал с идеи, что в нашей медицине есть что-то фундаментально неправильное, а так называемая система здравоохранения на самом деле имеет мало общего со здоровьем и ее правильнее назвать системой болезнеохранения. Она просто реагирует на заболевания и обслуживает их, давая дорогостоящие и разочаровывающие результаты, которые мы должны принимать, не зная, что есть путь лучше. Многие медицинские эксперты и политики выдвигают новые предложения по улучшению здравоохранения и снижению затрат, но в большинстве случаев они ходят вокруг да около, а не смотрят в корень проблемы: редукционистскую систему.

Система болезнеохранения

В главе 4 я познакомил вас с притчей о слепцах и слоне. Представим, что они отвечают за здоровье и благополучие животного. Как бы это выглядело?

Очевидно, никому из них нельзя поручить слона в целом. Это невозможно. Каждый из них займется своей «специализацией»: ногой, бивнем, хоботом, хвостом, ухом и животом. Если слон поел плесневелого арахиса и заболел раком печени, никто этого не заметит, потому что ни одна из частей, за которыми им поручено наблюдать, не поражена. Лишь когда рак достигнет критической отметки, появятся симптомы. Сначала отсутствие аппетита заметит «врач по животу». Затем «хвостолог» обнаружит характерный запах от несварения желудка, и, наконец, «специалист по уху» почувствует и измерит лихорадку.

Слепцы, воспринимающие слона как набор несвязанных частей, не могут распознать предшествующую симптомам первопричину и что-то с ней сделать. Они вынуждены реагировать и лечить уже возникшие проблемы, а не предотвращать их. Это первая черта нашей системы болезнеохранения: реактивность.

Поскольку слепцы различают симптомы, но не причины, они лечат их так, как будто в них вся проблема. Врач по хоботу может кормить слона арахисом в сахаре, чтобы вызвать аппетит. Хвостолог, не имея возможности вмешаться в работу слоновьего пищеварительного тракта, может надеть на бедного зверя огромный подгузник с угольным фильтром и объяснить, что у современной медицины просто нет подходящего лекарства. А специалист по уху будет лечить температуру ледяными компрессами и заявлять, что слон «выздоровел», когда она приходит в норму. То же в случае нашей системы охраны болезней: она сосредоточена на симптомах, как если бы они вызвали болезнь, склоняется к выбору вмешательств, которые игнорируют причины, и поэтому симптомы с высокой долей вероятности появятся вновь.

Поскольку наши редукционистские врачи-слоноведы игнорируют слона как систему, они не могут прибегнуть к естественным методам лечения, которые эволюционировали вместе с видом, например к листьям определенных деревьев, вызывающим у слонов рвоту. Они выдумывают специальные методы симптоматической терапии, которые зачастую вызывают проблемы в другом органе. Это тоже символично для нашего редукционистского болезнеохранения: полагаться на химические вещества, которых нет в природе, для узкого вмешательства в небольшой сектор биохимии организма, неизбежно вызывая негативные побочные эффекты.

Перейдем от метафор к медицине и посмотрим, как эти порожденные редукционизмом черты отражаются на системе.

Реактивность

Когда речь идет о внезапных травмах, из-за которых человек попадает в реанимацию, реактивность разумна. Нельзя наложить гипс на ногу или профилактический шейный корсет на случай, если когда-нибудь в будущем человек разобьется на мотоцикле. Но по сути вся наша система похожа на реанимацию. «Медицина» начинает заниматься человеком, когда он себя плохо чувствует и у него диагностируют болезнь. Нас учат обращаться к врачу, только если есть какие-то проблемы.