весь день. Зачем-то написал сообщение Карине: «Давай встретимся». Карина согласилась. Договорились на восемь часов вечера, но в шесть я уже порядком перебрал и уснул. Проснулся, когда солнце село. «Ну и мудак же ты. Я тебя два часа прождала», – написала Карина.
Снова начал пить. Слушал Цоя, которого так любил Андрей Ниподатенко. Цой много пел мне про печаль, про перемены, про то, что нужно уходить, и ни слова про любовь. Утром я проснулся от страшного похмелья. Голова гудела, как трансформаторная будка. Я позвонил Нелли и сказал:
– Давай встретимся.
– Давай, – ответила Нелли.
Глава 80
Она так сильно похудела за это время. Глаза как будто стали еще зеленее, а ноги еще длиннее.
– У тебя есть кто-нибудь? – спросил я.
– Нет, месяц как рассталась, а у тебя?
– И у меня. Может, попробуем?
– Давай попробуем.
В этот день мы ограничились кофе и разговорами. Меня жутко мучило похмелье. Нелли раскатала мне пять плюшек гашиша. Я скурил их в туалете кафе, где мы сидели. Стало полегче.
Нелли пообещала приехать завтра.
Я ходил по городу до полуночи. Думал об Андрее Ниподатенко. Пил пиво. Открывая новую бутылку, я говорил: «Как ты так? Четвертый десяток дураку».
Потом думал о Даше. Вспоминал ее огромные карие глаза, и хотелось снова напиться до невменяемости. Потом думал о себе и задавался вопросом, почему всегда представлял свою жизнь как один большой роман, написанный неизвестным автором в не очень понятном жанре.
Невнятное начало, скучная середина, рваный сюжет, не прописаны образы, не выстроены характеры, и зачем-то затянута концовка.
Нужно было представлять жизнь как серию коротких рассказов. Тогда все становится ярче, динамичнее, драматичнее, резче, жестче – одна сплошная метафора, в которой вечно неясен контекст.
Некоторые рассказы из этой книги выдрал я сам. Некоторые листы выдирают ключевые участники этих рассказов. Странно, почему со временем книга становится не больше, а наоборот, истончается? С каждым годом все больше вырванных листов. Особенно жалко те, где сюжет придумывал сам, но вырвали их те, кто был причиной этого сюжета.
Я шел куда-то вперед, пока не понял, что иду по Садовому кольцу. Вздрагивал от проносящихся мимо машин. Машины были красивыми и очень быстрыми. Из-за их скорости и мир несется как угорелый. И жизнь торопится за миром. Такое ощущение, что есть скорость моего существования, а есть скорость самой жизни, которая несется настолько стремительно, что не успеваю жить. Это как раскатистый звук фейерверка – видишь сначала вспышку, спустя пару секунд доносится звук. Так и с жизнью – события вспыхивают фейерверками, только не успеваешь их увидеть, когда поднимаешь голову, яркие огненные цветы уже распались на отдельные искры, и в этот момент слышишь сначала звонкое «БАМ», потом трескучее «ткырррррр»; развалилось в небе пламя. Проходит время, и перестаешь смотреть в небо жизни в надежде увидеть там разноцветные фейерверки событий, просто живешь со своей скоростью, вздрагивая иногда от радостных, доносящихся со стороны звонких «БАМ» и трескучих «ткырррррр» – запоздалые отголоски происходящего из двухсекундного прошлого.
Тряхнешь головой, выдохнешь вот так: «Бррррр», – потому что это слишком сложная мысль, ее тяжело думать. Это как в детстве, когда отстанешь от увлекшегося родителя в универмаге, потеряешь из виду, и сразу в голове: «Все, я никогда не найдусь, я потерялся навсегда», – и только соберешься голосить на весь магазин, кто-то берет тебя за руку, и ты понимаешь, что это была слишком сложная мысль, ты подумаешь ее завтра. Или вообще ничего не думаешь, максимум – «Я нашелся».
Глава 81
Утро нашло меня перед домом в Лаврушинском переулке. Я стоял перед блестящей табличкой «Дом писателей» и пытался удержаться на ногах.
Из подъезда вышел мужчина с собачкой. Собачка была маленькая, но шумная. Она срала под деревом и лаяла одновременно. Мне хотелось ебнуть эту тварь чем-нибудь тяжелым.
Мужчина смотрел на меня так, словно я собачка, что срет под деревом. Я на всякий случай проверил ширинку. С ширинкой все было в порядке. Но он все равно смотрел осуждающе. «Писатель, наверное, – подумал я. – В Доме писателей же живет». Я вдруг возненавидел его. Мужчине было за пятьдесят. Наверняка, он написал уже сто книжек и знает, что такое любовь. Иначе как можно столько написать и не знать ничего про любовь?
Я двинулся в его сторону. Собачка взвизгнула и обоссалась. Я шел к нему так, словно хотел его прибить. А я хотел его прибить. За все сто книг. За гребаную собачку. За то, что любовь – это когда кончится война.
– Писатель? – спросил я у него, когда подошел вплотную.
– Что? – спросил он.
– Хуй через плечо! – рявкнул я.
Мужчина достал телефон. Судорожно потыкал в дисплей.
– Але, полиция?
– Что такое любовь, слышь, ты? – спросил я.
– На меня напали! – провизжал мужчина в телефон.
«Не, не писатель», – подумал я.
Не помню, как оказался дома. Солнце залезло в комнату через окно и разбудило меня.
Похмелье снова было тут. Оно давило на голову, сыпало песок в глаза и сжимало горло сушняком. Сегодня должна была приехать Нелли.
Вообще, для ебли похмелье – это хорошо. Хуй стоит, а в душе тоска. И это прекрасно.
Глава 82
Я решил встретить Нелли на вокзале, откуда она будет добираться до города О. Сел в электричку. Обожаю электрички. Здесь вся правда. Здесь настоящая родина. Не та, что в телевизоре. Хочешь узнать Россию сразу, быстро, полностью, досконально – прокатись на последней электричке. Не обязательно далеко, вполне сойдет какая-нибудь Балашиха или Одинцово.
Если чувствуешь в себе силы заглянуть еще и в русскую душу, тогда тебе на эту же электричку, только до Захарово. Или вообще до Владимира. Тогда не исключено, что по пути и православие примешь. Сервис в вагонах сейчас такой, что покрестят на ходу, а если все-таки до Владимира – еще и отпоют.
Мужику справа от меня, с лицом, похожим на лежалую буженину, резко стало жарко. Он, зажав в одной руке шаурму, в которой, судя по виду, умерла самая несчастная на свете курица – полез открывать окно, попутно отдавливая ноги мамаше, вдохновенно лузгающей семечки, и одновременно раздавая подзатыльники похожему на сферу отпрыску, который размазал по себе беляш.
Девушка напротив с бордовым от напряжения и выдавленных прыщей лицом пытается объяснить маме по мобильному телефону, что Петя хороший, а вторую неделю в запое только потому, что у него кризис среднего возраста.
Бабуля слева скрипучим, как отечественные автомобили, голосом проклинает девушку с выдавленными