это было…
– Кот, не надо таких вопросов. Ладно?
– Да… Это был первый этап войны?
– Это была победа… Оружие как вирус – появляется новый – прогрессивные существа находят
способ, чтобы с ним бороться. А наши машины – это как управляемая эпидемия, которая может
поразить цель, распространившись прежде, чем придумают, как ее остановить.
– А я слышал, что раньше у вас действительно было такое оружие – болезнь.
– Было. Но сейчас такое оружие неприменимо, его сложно контролировать. Генетические
программы ненадежны. Вирусы быстро мутируют, приспосабливаются – это опасно.
– А у вас получилось примерно так же, как с этими вирусами.
– Да… Что на это еще можно сказать? Все по вине расчетчиков и генерала Роттера. А он
возглавлял Совет довоенного состава…
– Почему ваши противники такие машины не делали?
– Сами бы они никогда такой глупости не сделали, а утечки информации нам удалось избежать.
Проблема шпионажа серьезно встала после ужесточения мер по отношению к населению
оккупированных территорий. Когда людям терять нечего, они способны на невозможное, и когда
ледник “захватил” наши земли так было.
– А почему тогда повстанцы не применили лучевые пушки первого порядка?
– Кот, хватит тупить… Говорил же уже – их опасно запускать даже не на полной мощности. Это
оружие слишком разрушительно – оно не имеет особого смысла потому, что может уничтожить
всю планету.
– Оно создавало вам баланс…
– Безусловно, баланс-то создавало нерушимый – баланс страха. Только разряд такой мощности,
перед которым не устоит защита, способен разрушить то, что мы с таким трудом восстановили.
Даже локальные удары создают много проблем – мы устойчивы к излучению, но все равно
приходится проводить дезактивации.
Я закурил новую сигарету и добил бутылку. Желаемый эффект так и не наступил, и вот я
тащусь за следующей… Вот еще зеленая…
– Кот, будешь?
– В меня столько не влезет.
Я открыл бутылку… От резкого запаха полыни меня начало мутить… Кот опустошил миску –
умывается передними лапами. Когда-то котам в таких же посудинах подавали молоко – времена
меняются. Какого черта я Кота этим зельем пою?..
– Айнер, мы от темы немного отклонились… Я тебя сбиваю, мне просто интересно… но это
можно и позже, а сейчас…
69
– Сейчас – безнадега…
Я улегся на постель. Полоса осветительной панели мягко подсвечивает ровный потолок… Не
нравится мне это – засветил панель до рези в глазах. Кот прикрыл и без того сощуренные щелочки
лапой…
– Может все-таки сапоги снимешь?
– Когда перестанешь залазить с ногами на стол – сниму.
– Легко сказать. Я же четвероногий…
– По настоящему все началось, когда мы ужесточили зачистки на оккупированных территориях,
что только усилило сопротивление. Нас накрыла волна шпионажа. От предательских сговоров мы
были полностью защищены – держава не давала места изменникам. Предателей мы “видели”
сразу… их выдавал ментальный фон. “Чужим” тоже дороги не было. Но на наши базы засылали
агентов, и как тщательно мы не следили за их обнаружением, кого-то пропускали.
– Это как?..
– Доступ к секретным объектам – это очень сложные системы кодировок. Но его возможно
получить из памяти тех, кто его имеет, если сканировать нейросети головного мозга. При
использовании расширенных кодировок доступ может получить и незарегистрированный на
объекте человек. А вот система идентификации AVRG – очень жесткая. При создании каждого
человека составляется его личный блок – в блок входит вся информация о нем – генетическая,
нейропрограммная, ментальная… Секретные и особо важные объекты находятся под постоянным
наблюдением центрального компьютера. На таких объектах стоят идентификационные полосы
контроля. Каждый человек, запрашивающий допуск на объект или доступ к системе управления,
должен быть идентифицирован в соответствии с личным блоком – его личность должна быть точно
установлена. Сначала при идентификации пользовались только частью блока, ограничиваясь
сопоставлением нескольких стандартных средств опознания. Но нашлась прореха – повстанцы
восстанавливали убитых офицеров AVRG, смерть которых зарегистрировать не имели
возможности.
– Так люди мертвых оживляют?
– Нет. Человек считается мертвым, когда начинаются необратимые процессы распада
нейронных связей – смерти мозга. С этим уже ничего не поделаешь. Можно копировать нейронные
связи – память. Но какая бы точная копия не была – это будет уже другой человек. После
нападений повстанцы “забирали” наших убитых офицеров. “Брали” только тех, что на грани –
бойцам сопротивления нужно было успеть отсканировать память до полной смерти мозга, пока
связи не распались окончательно. Потом они запускали обратный процесс – отдавали скан памяти
убитому, восстанавливали отмершие ткани… Повреждения устраняли частично – для
правдоподобности… И “мертвецов” – возвращали. Успехи мятежников достигли просто небывалых
высот. Шпионы не знали, что они – шпионы. Они были такими же офицерами AVRG, как и прежде
– только с поддельным разумом, а в этом и были погрешности. Неизбежное последствие
вмешательств – нарушение системы личной идентификации – изменение ментального фона.
– Я не…
– Эксперты AVRG установили причину утечки информации. Мы максимально ужесточили
контроль и ввели систему опознания по всему личному блоку. Используя мертвецов, подделать их
под личный блок практически невозможно – на это ушло бы слишком много времени и энергии, но
теоретически…
– Почему они брали только мертвых?..
– Живых просто не могли – о живых бы мы знали. А вот о мертвых… Есть пограничное
состояние – условная смерть – остановка сердца. Это – начало отсчета. Его конец – полный распад
нейросети. Подтверждение регистрации смерти происходит только по истечении отсчетного
времени после потери сигнала. На грани этого времени мы могли потерять человека из вида.
Бывали спорные случаи… Случалось, что регистрация смерти проводилась ошибочно – техника
теряла такой слабый пульс и фоновый сигнал. Пока шла перезагрузка на другой уровень – человек
пропадал. Мы это учитывали. Повстанцы исхитрялись подсовывать нам подделки так, что сразу и
не разобраться – пока все проверишь… Но как бы их тщательно не подделывали – мы их находили.
70
Даже при качественном копировании менялся ментальный фон. Это были уже другие люди, но, для
идентификационных полос контроля, подделки были довольно точными.
– Это ужасно…
– Да нет, нормально – война есть война…
– Айнер, мне страшно! Не хочу больше слушать!
– Будешь! Сам напросился!
– Но как ваши “мертвецы” соглашались работать на повстанцев?
– Я, кажется, ясно выразился – на этом уровне проблему шпионажа мы решили. Никто их не
убеждал и не принуждал – об этом нам было бы известно. Да и вообще – не в крови у нас это. А
если бы повстанцы переписывали “мертвецам” программы, тогда бы были не только фоновые, но и
нейропрограммные искажения.
– Я вообще не понимаю, что ты говоришь. Оставь бутылку.
– “Мертвецы” не знали, что они – “мертвецы”, что их используют. Они не нарушали закон.
Поэтому фон и не искажался. Повстанцам нужна была только память. Они изощрялись в убийствах
– проводили сложные многоуровневые операции, чтобы получить труп – разум нужного человека.
Потом возвращали его и ждали, когда снова смогут забрать – но уже не его, а данные.
– Какие же это были шпионы? Если сами того не знали…
– Шпионы. Их “жесткая память” была вскрыта. Вскрыть ее очень трудно, но потом – она
открыта. Когда нейросвязи сканированы, когда произведена настройка, не так сложно считывать
информацию…
– Из ментального фона?..
– Нет. Ее нельзя получить из фона – в нем отзывается только активная память, и она
заблокирована. Ее берут напрямую. Тогда открывается весь разум.
– А… Как у вас все запутано. Вскрытие то ли трупов, то ли памяти… Коды всякие… И там, и
тут – везде у вас коды. Айнер, ну зачем трупы оживлять?.. Можно же и у мертвых все узнать.