которой внедряется в наши немедленные действия. Однако позади воспоминаний, связанных с нашей непосредственной деятельностью и проявляющихся в ней, есть и другие, тысячи других, хранящихся под поверхностью, освещенной сознанием. Да, я действительно верю, что там вся наша прошлая жизнь, сохраненная в мельчайших деталях, что мы не забываем ничего, что все, что мы чувствовали, воспринимали, думали, желали с момента первого пробуждения сознания, существует неразрушимо. Однако воспоминания, сохраненные в этих тайных глубинах, пребывают в состоянии невидимых фантомов. Они хотели бы, возможно, выйти на свет, но даже не пытаются подняться на поверхность; они знают, что это невозможно и что я, как живущее и действующее существо, имею и другие занятия, отвлекающие меня от них. Однако предположим, что в данный момент я становлюсь
незаинтересованным в ситуации настоящего, в немедленных действиях, – короче, во всем, что до сих пор занимало и направляло мою память; предположим, другими словами, что я сплю. Тогда те воспоминания, обнаружив, что препятствие устранено, поднимают крышку люка, удерживавшую их ниже уровня сознания; они поднимаются из глубин, они движутся, они в ночи бессознательного танцуют великий мрачный балет. Они все кидаются к приоткрытой двери. Они все рвутся наружу. Однако им это не удается – их слишком много. Какие будут избраны из того множества, которое было призвано? На этот вопрос нетрудно ответить. Раньше, когда я бодрствовал, воспоминания, которые пробивались, были теми, что могли претендовать на связь с существующей ситуацией, со всем, что я видел и слышал вокруг себя. Теперь же мое зрение ловит более смутные образы, мое ухо – более неопределенные звуки, мое тело испытывает более неотчетливые прикосновения; однако существуют и многочисленные ощущения, поднимающиеся из самых глубин моего организма. Так и случается, что среди фантомов-воспоминаний, жаждущих наполниться цветом и звуком, – короче, материальностью, – добиваются успеха только те, которые могут уподобиться воспринимаемым цветным частицам – улавливаемым внешним и внутренним ощущениям, которые к тому же откликаются на аффективный тон нашей общей чувствительности. Когда возникает союз между воспоминаниями и ощущениями, мы видим сон»[35].
Бергсон подчеркивает различие между состояниями бодрствования и сна:
«Вы спрашиваете меня, что я делаю, когда сплю? Я скажу вам, что вы делаете, когда бодрствуете. Вы берете меня, меня из снов, меня – целокупность из вашего прошлого, и вы заставляете меня, делая все меньше и меньше, уместиться в маленьком кругу, очерченном вами вокруг вашего сиюминутного действия. Вот что значит бодрствовать. Вот что значит жить нормальной физической жизнью. Это значит сражаться. Это значит желать. Что же касается сна, нужно ли вам на самом деле, чтобы я объяснил его? Это состояние, в которое вы естественно впадаете, когда даете себе волю, когда у вас больше нет власти сосредоточиться на единственном предмете, когда вы перестаете хотеть. Что гораздо больше нуждается в объяснении, так это чудесный механизм, благодаря которому ваша воля немедленно и почти бессознательно сосредоточивает все, что есть в вас, на одном и том же предмете, предмете, который вас интересует. Однако объяснение этого – задача нормальной психологии, психологии бодрствования, потому что воля и бодрствование есть одно и то же».
Акцент, который делает Бергсон на природе бодрствования в противовес состоянию сна, – это и точка зрения, которая лежит в основе моей собственной теории сновидений. Впрочем, есть и различие: Бергсон полагает, что во сне мы просто не заинтересованы во внешнем мире и соматические стимулы – единственные факторы, которые нас интересуют; я же считаю, что мы сильно интересуемся нашими собственными желаниями, страхами и прозрениями, хотя и не с целью управлять реальностью.
Даже этот беглый обзор истории толкования сновидений показывает, что в этом, как и в столь многих других областях науки о человеке, мы не имеем особых причин считать свои знания превосходящими достижения великих культур прошлого. Впрочем, есть некоторые открытия, которых нельзя найти в каких-либо более ранних теориях: фрейдовский принцип свободных ассоциаций как ключ к пониманию снов и его прозрение в отношении будущего «работы сна», особенно таких ее механизмов, как сгущение и вытеснение. Даже тот, кто изучал сновидения на протяжении многих лет, едва ли может перестать изумляться, видя, как ассоциации, возникающие в связи с различными и часто смутными воспоминаниями и переживаниями, соединяются и дают возможность открыть картину истинных мыслей сновидца под явным сюжетом сновидения, который часто непонятен или обманчив.
Что же касается содержания старых теорий сновидений, достаточно сказать в заключение, что одного из двух представлений – что сны проявление то ли нашей животной природы, ворот заблуждений, то ли наших рациональных сил, ворот истины, – придерживаются большинство ученых, изучающих сны. Некоторые из них полагают, как и Фрейд, что все сновидения имеют иррациональную природу; другие, как Юнг, что все они – откровения высшей мудрости. Однако многие ученые разделяют взгляды, высказанные в этой книге: что сны обязаны своим существованием обеим – как иррациональной, так и рациональной – сторонам нашей природы и что цель искусства толкования сновидений – понять, когда во сне говорит наша лучшая часть, а когда – животное начало.
VI
Искусство толкования сновидений
Понимание языка снов – искусство, которое, как и любое искусство, требует знаний, таланта, практики и терпения. Талант, старания практиковаться в том, чему человек научился, терпение не могут быть выучены по книге. Однако знания, необходимые для понимания языка сновидений, могут быть сообщены, и именно такова цель этой главы. Впрочем, поскольку данная книга написана для неспециалистов и студентов, только начинающих занятия, я постараюсь привести только относительно простые примеры сновидений как иллюстрацию самых важных принципов толкования снов.
Из нашего теоретического рассмотрения значения и функций сновидений следует, что одной из самых существенных и часто самых трудных проблем в интерпретации сновидений является понимание того, служит ли сон выражением иррационального желания и его исполнения, простого страха или тревоги, или прозрения, показывающего внутренние или внешние силы и события. Следует ли понимать сновидение как голос низкой или высокой части нашей личности? Как нам действовать, чтобы разобраться, в каком ключе интерпретировать данный сон?
Другими вопросами, важными для техники толкования сновидений, являются следующие: требуются ли нам ассоциации человека, видевшего сон, как утверждал Фрейд, или мы можем понять сон и без них? Более того, какова связь сновидения с недавними событиями, в особенности с происходившими накануне сновидения, и какова его связь со всей личностью человека, его страхами и желаниями, коренящимися в его характере?
Я хотел бы начать с простого сновидения, которое иллюстрирует тот факт, что ни один сон не является бессмысленным.
Молодая женщина,