более оживленную улицу в той части города, где я мог ориентироваться. Дуговые фонари горели ярко. По обеим сторонам мостовой тянулись ряды акаций. Где-то поблизости должны были находиться казармы 73-го полка.
– Куда вы нас завели? – ворчал доктор Горский. – Мы напрасно сделали крюк, я мог бы давно быть дома.
– Я еще не собираюсь отпустить вас домой, – заметил Сольгруб. – Тут неподалеку есть кафе «Гулливер». Не разопьем ли мы еще бутылочку коньяку?
Доктор Горский, не поинтересовавшись моим мнением, отклонил это приглашение от нашего общего имени.
– Я еду домой трамваем, – заявил он. – Да, трамваем, – продолжал он, взглянув на меня. – Я не офицер и корпоративных обязанностей не несу. Можете оставаться здесь и ждать, пока не проедет случайный фиакр.
– Пустяки, пойдем со мной, – уговаривал его инженер. – Если вам посчастливится, я обещаю вам интересное знакомство. В кафе «Гулливер» бывает мой друг Пфистерер, универсальный ученый, человек с памятью Барнума, ходячая энциклопедия, и при этом танцор, живописец, гравер, артист, бармен, меццофанти, что хотите. Виртуоз в искусстве обуздывать своих кредиторов, их у него по меньшей мере пятьсот.
– Спасибо, – проворчал доктор Горский, – я не переношу длинноволосых гениев.
– Мой друг Пфистерер – из породы рыжеволосых. Это как раз тот человек, который мне нужен сегодня. Идем же вместе, мне не хочется сегодня в одиночестве возвращаться домой.
Мы вошли в кафе. Это было весьма подозрительное заведение, и наш приход произвел большое впечатление на немногочисленных гостей. Инженер был здесь, по-видимому, всем знаком – буфетчица приветствовала его любезно-снисходительным «Добрый вечер, доктор!».
Подошел хмурый кельнер и спросил, чем может служить.
– Доктор Пфистерер здесь еще? – спросил инженер.
– Как же ему уйти, – сказал кельнер, сделав жест, выразивший презрение и недоверие.
– Сколько он вам задолжал?
– Двадцать семь крон по счету.
– Вот вам двадцать семь крон и вот вам на чай, – сказал инженер. – Где доктор Пфистерер?
– Наверху, сидит в бильярдной, как всегда, и пишет.
Долговязый, тощий, рыжий человек сидел за одним из мраморных столиков. Перед ним – наполовину выпитая бутылка пива, рюмка для яиц, служившая ему чернильницей, и кипа исписанной бумаги. Очень молоденькая девушка с выкрашенными, соломенного цвета волосами молча набивала папиросы, сидя с ним рядом. На столе против него висел приколотый кнопкою грязный, убористо исписанный карандашом клочок бумаги, при ближайшем рассмотрении оказавшийся документом большого значения: «Объявление! Нижеподписавшиеся с сожалением берут обратно обвинение в краже двух иллюстрированных журналов, выдвинутое ими против доктора Пфистерера, так как сей последний пригрозил им судебным преследованием. С совершенным почтением: стол четырех».
– Вот и он, – сказал инженер. – Добрый вечер, Пфистерер.
– Здравствуй. Не мешай, – ответил рыжий, не поднимая глаз.
– Что ты сочиняешь, если позволишь узнать?
– Диссертацию для одного молодого кретина, который тянется к докторскому диплому. Кельнер, компот из груш и кофе по-турецки а lа Пфистерер. До одиннадцати я должен кончить.
– Дай-ка взглянуть, можно? – Инженер взял со стола один из исписанных листов. – «Пектиновые вещества и масляные гликозиды в качестве вкусовых ингредиентов наших огородных овощей…» Помилуй бог, с каких пор ты занимаешься уже и химией?
– Столько я еще смыслю в ней, сколько господа факультетские профессора, – пробурчал ученый муж и продолжал писать.
– Пфистерер, есть у тебя минута времени? Мне нужно получить у тебя справку.
– Валяй, но живо! Юноша придет в одиннадцать часов за своим произведением.
– Существует ли художник, которого история живописи называет Мастером Страшного суда?
– Джовансимоне Киджи, известный мастер, ученик Пьеро ди Козимо. Дальше.
– Когда жил?
– До 1520 года, во Флоренции, – невежда!
– Кончил жизнь самоубийством?
– Нет. Умер в монастыре серафических братьев. В умопомешательстве.
– В умопомешательстве, – повторил инженер.
Универсальный ученый отложил в сторону перо и поднял глаза.
Один глаз у него был стеклянный, а на правой щеке – красный лишай.
– Это все, что ты хочешь знать?
– Спасибо. Все.
– От твоего «спасибо» мне мало проку. Ты задал мне три вопроса, как Миме всеотцу Вотану[6]. Отвечай теперь ты. Три вопроса: во-первых, есть у тебя деньги, Сольгруб?
– Твой счет оплачен.
– Превосходно. Два остальных вопроса отпадают. Ступай своей дорогой. Я уже давно заметил, что ты постыдно перебежал на сторону имущей части человечества. Брысь отсюда! Прочь с глаз моих!
Мы стоя выпили по рюмке коньяку.
– В умопомешательстве, – бормотал инженер. – Он сильнее вооружен, чем я думал. В умопомешательстве! Вздор! Я участвовал в Маньчжурской войне, я не боюсь его Страшного суда.
Глава 18
Странная мысль пришла мне в голову, когда я на утро следующего дня сидел за завтраком. Она не покидала меня, я пытался занять свой ум более серьезными и важными вещами – напрасный труд! Она не переставала возвращаться, не давала мне покоя, и я ей в конце концов поддался.
Я встал, взял из коробочки аптекаря пять или шесть таблеток и растворил их в стакане воды. Мой взгляд упал на чемоданы, все еще стоявшие в комнате, я ведь собирался уехать… От прежнего плана мне пришлось отказаться, его обратила в ничто эта до смешного безумная мысль.
Когда я потом сидел за своим письменным столом, мысль эта казалась мне уже не такой смешной и безумной. Спать от одной ночи до другой, спать без сновидений, обмануть черта на один день, осенний и хмурый, легким движением руки сломить тиранию часов… «Теперь же! – шептал мне какой-то голос. – К чему откладывать?..» Стакан уже был у меня в руке… Нет! Я начал обороняться. Еще нет! Мне нужно было уйти. Нужно было привести в порядок важные дела! Были вещи, которые нельзя было отсрочить…
– Позже, – сказал я вполголоса. – Может быть, сегодня вечером, – сказал я и поставил обратно стакан на письменный стол.
Возвратившись в полдень домой, я застал у себя записку от инженера: «У меня есть для вас важное известие. Прошу вас убедительно, не уезжайте, ничего не предпринимайте, пока я с вами не переговорю. Днем я буду у вас».
Я остался дома, у меня и раньше не было намерения еще раз выйти. Я достал книгу из шкафа и уселся за письменный стол.
В четвертом часу дня разразилась гроза с ливнем, с бурей, мне пришлось быстро закрыть окна, иначе в комнате произошло бы наводнение, и, стоя затем у окна, я наблюдал, как прохожие прятались в воротах, улица мгновенно обезлюдела – это меня развлекло и позабавило. Вдруг раздался звонок. «Это он, – подумал я, – вероятно, промок до костей. Важное известие. Ну ладно, посмотрим». Я не спеша поставил книгу на место, поднял листок бумаги с пола, поправил кресло перед письменным столом, потом вышел. «Винцент, где тот господин, который спрашивал меня?» Никто меня не спрашивал. Дневная почта. Долгожданное письмо из Норвегии, от Иоланты, молодой особы, с которой я познакомился в Ставангерском фиорде. Большой белый конверт без печати, без духов – это на нее похоже. Я прозвал ее в шутку Иолантой, по имени героини какого-то французского романа, заглавие которого я позабыл; но