воде, а в глубине засели слова Паты: «Я пряха этих островов, Книта. Где же мне быть, если не там?» Я надела мамино платье, которое подарила мне Книта в первый день, положила в карман передника камешек, четки и написала Кните записку, чтобы она меня не потеряла.
Я тоже пряха. Я должна быть там.
Они умирали. Те, кто посильнее и помоложе, умирали дольше. Старики – быстро и тихо. В большом доме, куда свозили больных со всех островов, главным был Рилф, знахарь с Лассы, знаменитый на все острова. Он был ненамного старше Ралуса, длинноволосый, и когда думал, накручивал на палец прядь волос. Я приехала на Скользящую Выдру с новой партией больных. Меня охотно взяли: Рилф обрадовался, что я здорова и готова помогать. Я рассказала ему о дырявых камешках, но он лишь отмахнулся и отправил меня в четвертый сектор: протирать влажной тряпкой тела шести женщин, которые лежали привязанные к кроватям, выносить горшки, давать им пить.
– Если не привязывать, они себя исцарапают, видно, кожа зудит и чешется, – сказала девушка, что помогала здесь. – Меня зовут Мьёрке. Рада, что ты приехала помогать. Кто-то из твоих заболел?
Я покачала головой.
– Зачем же ты приехала? – удивилась Мьёрке.
Я не могла объяснить. «Потому что я пряха», – звучало глупо даже в моей голове.
– Ладно, не важно. Лишние руки не помешают.
Здесь, на Скользящей Выдре, среди больных и тех, кто заботился о них, я впервые в жизни почувствовала, что нужна. Нужны мои руки, быстрые и ловкие. Нужны мои неутомимые ноги. Нужна моя голова, которая умеет подолгу не спать и оставаться ясной. Вся я нужна, какая есть. Умирая, люди цепляются за любую соломинку, они ждут помощи и не смотрят на цвет твоих волос, не спрашивают, кто твой отец, если понимают, что только ты и можешь им помочь. И я помогала, помогала, помогала дни и ночи напролет. Рилф иногда криком прогонял меня спать. Но я уже привыкла спать мало, есть редко, я видела, что каждый час моего отдыха равен часу страданий разных людей. Мне было не важно, кому именно я помогаю: молодым или старым, красивым или не очень, я лечила даже Зайру с Птички, который сорвал мой парик.
Не знаю, сколько прошло времени, все дни сливались в один бесконечный поток полотенец, смоченных в полынной воде, горшков, судорожных всхлипов, криков, горячечного бреда. Мьёрке скоро тоже заразилась и слегла. Я рассказала ей о дырявых камешках в первый же день, но она не поверила. Теперь я ухаживала и за ней. Про камешки я еще раз сказала Рилфу.
– С чего ты взяла, что они помогают?
– Я же не заразилась.
– Я тоже.
– Мне Пата сказала, – пробормотала я. Но действительно, ведь здесь работают человек десять или чуть больше, и никто, кроме меня, не носит камень за щекой.
– Пата… Да, кажется, она говорила мне что-то такое, когда мы виделись в начале лета, а я и забыл… – Рилф задумчиво потеребил мочку левого уха. – Ладно, я готов поверить во что угодно. Попробуем отыскать эти твои камешки.
Он снарядил мальчишек на берег, и скоро те принесли двенадцать дырявых серых камешков. Вместе с ними пришел Ралус. Он привез простыни, какие-то лекарственные порошки, мешок полыни. Обнял меня и спросил:
– Как ты сюда попала?
– Просто пришла помогать.
И он снова обнял меня и сказал:
– Я горжусь тобой.
Мне показалось, что сейчас с его губ сорвется слово «дочка», но он удержал его и пошел с Рилфом осматривать больных. Я кинулась следом.
– Ралус! Пата сказала, что надо обязательно держать во рту дырявый камешек, вот такой, – я показала ему свой.
– Хорошо, хорошо, – отмахнулся он, не глядя на меня.
Они помогали. Невзрачные камешки-бусины и впрямь помогали! Рилф клал по камешку больным под язык, и они больше не умирали! Вечером все, кто ухаживал за больными, включая меня и Ралуса, собрались под навесом на улице и шумно обсуждали открытие.
– Откуда вообще у нас эти камешки берутся? – спросил Чио, он привез сюда три дня назад своих маму и сестру и остался сам.
– Никто не знает.
– Надо отправить кого-то на дальние острова, на Элише их больше всего.
– И на Веретене, – вставила я, и вдруг меня осенило. Я посмотрела на Ралуса и увидела, что он тоже понял.
– У нас нет такого острова, – сказал кто-то, но Ралус перебил:
– Я съезжу на Элишу, наберу, сколько смогу. Уна, проводи меня, пожалуйста.
Мы пошли с ним на берег, и по дороге он сказал:
– Уна, ты разве забыла? Нельзя рассказывать про Веретено никому.
Я опустила голову и пробормотала:
– Я ездила туда с Эльмаром. И Пате рассказала.
– Ясно, – процедил Ралус. Взял меня за руку. – Ладно, с ними я поговорю, но больше никому, слышишь?
Я поспешно кивнула. Ралус вдруг улыбнулся:
– Какая же ты молодец, Уна! Твой подарок прямо бесценен!
И он снял с шеи те самые четки. А я и не замечала их под одеждой! Ралус резко дернул, порвал нить, и я не удержалась, охнула:
– Это мой подарок!
Я вспомнила, как долго собирала их, выискивая среди серых камней и водорослей, как терпеливо вязала. Ралус посмотрел на меня так, будто впервые увидел, а потом сказал:
– Люди умирают, Уна. Здесь двадцать семь бусин, мы спасем двадцать семь человек, даже больше! Это целая улица на какой-нибудь Элише или Лассе!
Я подумала, что на Элише живут Лурда и три ее дочки. Они научили меня плести браслеты из ниток. Я достала из кармана свои четки, они были длиннее почти в два раза, я спасу две улицы. Ралус быстро обнял меня и разорвал нить. Серые дырявые камешки посыпались в мой передник.
Ралус уплыл на Элишу и Веретено. Я раздала камешки-бусины тем, кто ухаживал за больными, а остальные отдала Рилфу. Целый вечер мы вкладывали их в рот самым тяжелым больным и молились семи пряхам, чтобы волшебство сработало. А утром на Скользящую Выдру пришло еще одиннадцать лодок с умирающими.
Среди них была Пата.
Выбор
Она еще не бредила, но дышала с трудом. Она взяла меня за руку и сказала:
– Мы с Эльмаром собрали много бусинок, на пол-Патанги хватит.
– Почему же ты себе не взяла ни одной? – я чувствовала, что внутри меня клокочут то ли слезы, то ли бешенство.
– Надо было выбрать: я или малышка Тира, соседка Книты, помнишь ее?
Я не помнила.
– Ей всего пять. Не плачь, милая моя, я прожила хорошую жизнь.
Я вынула свой камешек изо рта, промыла его и попыталась всунуть Пате. Но та разъярилась так, что мне пришлось отступить. Тогда