Образ Гёте и привлекал, и отталкивал Шиллера, вот только равнодушия не мог выработать в себе автор «Разбойников» к столь глубоко почитаемому им старшему собрату по перу:
«У Вас сейчас Гёте. Мне не терпится его увидеть», — писал он Риделю 7 июля 1788 года.
«Частое пребывание в окружении Гёте сделало бы меня несчастным… Я и правда полагаю, что он необыкновенно эгоистичен… Людям не следовало бы допускать в свой круг человека с таким характером. И этим он ненавистен мне, хотя я с самого начала от всего сердца возлюбил его дух и считаю его великим человеком» (письмо Кернеру от 2 февраля 1789 г.).
«Ничего не поделаешь, этот человек, этот Гёте, стоит мне поперек дороги, и он часто напоминает мне, как круто судьба обошлась со мной. Как легко был вознесен его гений судьбой, а я до этой самой минуты все еще должен бороться!» (письмо Кернеру от 9 марта 1789 г. — Шиллер, 7, 203).
Да, многим из его современников Гёте казался странно отчужденным, холодным, чопорным, гордым, эгоистичным, замкнутым человеком, скрывающим свою истинную сущность, — словом, загадочной натурой. В действительности же сам Гёте, особенно в послеитальянский период, мнил себя не понятым никем, он страдал от своей изоляции, но при том еще больше усугублял ее этой мучительной убежденностью, что никто его не понимает. Порой он скрывался за масками, за ролями, которые обеспечивало ему его положение уважаемого писателя, к тому же тайного советника, возведенного в дворянское звание. Возможно, не столь далек от истины был Фридрих Мюнтер, брат Фридерики Брун, как-то раз, после визита к Гёте, сделавший в своем дневнике следующую запись: он-де нашел Гёте на этот раз несравненно более приветливым, чем прежде, но столь же холодным и невозмутимым, каким он всегда представляется всякому (5 июля 1791 г.): «Он очень несчастный человек. Должно быть, он никогда не бывает в ладу с самим собой».
Шиллер отлично сознавал различие во взглядах и образе мыслей между собой и человеком, чьей дружбы он искал и к кому одновременно чувствовал и любовь, и ненависть. О том, что они с Шиллером — «антиподы духа», впоследствии, оглядываясь на прошлое, говорил и Гёте. «Его философии, — объяснял Шиллер в письме к своему другу Кернеру от 1 ноября 1790 года, — я тоже не приемлю целиком: она слишком много черпает из чувственного мира там, где я черпаю из души. Вообще, строй его представлений, по-моему, слишком чувственный и слишком эмпиричный. Но его ум действует и ищет во всех направлениях и стремится создать некое целое, что и делает для меня великим этого человека». «А в общем… — продолжал он, завершая свои рассуждения о философии ироническим замечанием, — его любовница, некая мамзель Вульпиус, имеет от него ребенка и теперь более или менее обосновалась в его доме».
Смехотворной представлялась Шиллеру сама возможность брака Гёте с этой особой: «Все-таки мне было бы досадно, если бы он кончил такой причудой гения, ибо на это не преминут так посмотреть» (Шиллер, 7, 252).
В последующей переписке Шиллера с Гёте имя Кристианы странным образом практически никогда не упоминалось. Как-то раз Шиллер дерзнул сказать о Кристиане: «некто из Вашего дома», в другой раз назвал ее «крошкой» (письмо от 9 мая 1800 г. и 16 декабря 1802 г.). Гёте молча снес и то и другое.
Решительный перелом в отношениях произошел после того, как 13 июня 1794 года Шиллер обратился к Гёте с письмом, в котором официально именовал его «Ваше превосходительство, глубокоуважаемый господин тайный советник!» и приглашал поэта сотрудничать на правах автора и рецензента в новом журнале «Оры». Ответ Гёте не заставил себя ждать: «Я с радостью и от всего сердца примкну к вашему обществу» (24 июня 1794 г.). Впереди у обоих было всего-навсего одно-единственное счастливое десятилетие для обмена мыслями и совместной работы, для взаимной стимуляции и вдохновляющей критики.
В преклонном возрасте, спустя много лет после смерти своего соратника периода 1794–1805 гг., Гёте неоднократно публично подчеркивал значение этого времени творческой дружбы с Шиллером. В своем сборнике «О естествознании вообще, особенно о морфологии» поэт в 1817 году опубликовал очерк «Метаморфоза растений», который заключил несколькими страницами, рассказывающими о том, как трудно проходило его сближение с Шиллером. В 1794 году в Йене, после заседания естествоиспытательного общества, у Гёте с Шиллером состоялся разговор, положивший начало духовной и творческой близости обоих поэтов. Эти же воспоминания под заголовком «Счастливое событие» были опубликованы в газете «Моргенблатт фюр гебильдете штэнде» («Утренняя газета для образованных сословий») 9 сентября 1817 года. Переписка обоих поэтов, изданная в 1829 году самим Гёте, должна была стать автобиографическим документом, вслед за очерками «Кампания во Франции» и «Осада Майнца», а также достойным памятником союзу с Шиллером. В «Анналах», которые вошли в тома 31 и 32-й последнего прижизненного издания 1830 года, Гёте также настойчиво подчеркивает значение счастливого события 1794 года. С первых дней сближения поэтов начался «нескончаемый взлет философского образования и художественной деятельности». Он пишет: «Для меня это была новая весна, радостно прорастали все всходы, семена и ветви дали свежие побеги».
В особенности воспоминания Гёте под названием «Счастливое событие» неизменно рассматривали как наиболее верное отображение решающей личной встречи, происшедшей между Гёте и Шиллером летом 1794 года. Согласно этим воспоминаниям, поэты разговорились друг с другом после собрания Общества естествоиспытателей. На замечание Шиллера о докладе, что «такой расчлененный подход к природе не может завлечь дилетанта», Гёте ответил: а ведь к природе можно подойти и по-другому, не расчленяя ее, не рассматривая отдельные ее куски, но попытаться, живую и действенную, представить ее себе, идя от целого к отдельным частям. Шиллер попросил разъяснить эту мысль. Дальнейший рассказ Гёте цитировали много раз: «Мы дошли до его дома, наша беседа заставила меня войти. Я быстро посвятил его в свои мысли о метаморфозе растений и несколькими характерными штрихами набросал для него символическое растение. Он слушал и всматривался в мой рисунок с большим вниманием, проявляя недюжинную способность все схватывать на лету, но, когда я кончил говорить, покачал головой и сказал: «Это не опыт, а идея». Я оторопел, признаться, несколько раздосадованный, ибо пункт, который нас разделял, здесь непреложно обозначился» (9, 433).
Хотя спор продолжался, никто из собеседников не мог счесть себя в нем победителем, но благодаря этой встрече первый шаг к дружбе был сделан. Если Шиллер считает идеей то, что Гёте называет опытом, значит, между тем и другим «должно существовать нечто посредствующее, связующее!» (9, 434).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});