Она попыталась подобрать вежливые и уместные для данного случая выражения, но внезапно интуитивно угадала, что именно сейчас он больше всего нуждается не в словах, а в безмолвном, врачующем душу утешении. Ничего не говоря, он привлек ее к себе и крепко прижал к груди. Его руки обхватили ее тело так, как змея обвивает свою добычу. От его быстрых и жадных движений ее атласная сорочка задралась кверху. Полуобнаженная Элиза хорошо ощущала исходившие от него жар и напряжение. Его губы прильнули к ее губам. Поцелуй получился горячий и страстный. Элиза удивилась, как она вся поддалась порыву его трепещущих губ.
Если бы она не осознавала, что все, это представление делается ради того, чтобы произвести надлежащее впечатление на оставшихся слуг, она, вероятно, потеряла бы голову и отдалась охватившим ее чувствам. Ей казалось, что он хочет найти укрытие, спрятаться за ее спиной, раствориться в ее нежности и мягкости, выплеснуть обиду и горечь после разговора с матерью. Ей казалось, что ему нужна была поддержка и покой, которые только она, Элиза, могла ему дать.
Его голодный порыв пробудил внутри ее нежность и жалость, ей захотелось утешить его, пригладить его волосы, приласкать. Элиза даже не подозревала, что ее сердце способно на такие глубокие чувства к взрослому мужчине. Она с пылом ответила на его горячие поцелуи. Его страстный язык проник сквозь ее губы и встретился с ее языком. Ею овладело странное, но удивительно прекрасное ощущение, от избытка чувств Элиза застонала. В его объятиях было так хорошо, так сладко. Его руки жадно ласкали ее тело, которое отделяла от его пальцев лишь узкая полоска атласа. Элизе вдруг стало жарко, ей захотелось еще большей близости с ним. Но еще не совсем помутившееся сознание вовремя предупредило о надвигающейся опасности. Она не должна была терять контроль над собой. Элиза отвернулась, чтобы покончить с поцелуями, но он тут же начал целовать ее в шею. Однако она уже приходила в себя.
Он опять устраивал спектакль, теперь ради двух-трех слуг, затерявшихся в глубине коридора. Нет, она не настолько глупа и не станет отвечать на его страсть. Элиза держала в узде свои чувства. Хладнокровно оглядевшись по сторонам, она вдруг заметила, что слуги исчезли, коридор опустел. Но несмотря на отсутствие зрителей, он продолжал сжимать ее в своих объятиях. Хотя голова у нее больше не кружилась, разгоряченное его ласками тело хотело чего-то большего. Если бы только она чуть-чуть ослабила защиту, она легко могла бы забыться в его объятиях. Но тут ее охватил страх. Он нe любил ее, более того, он запретил ей отдаваться ему, если бы ей того захотелось. Но пробужденная внутри ее чувственность почти не слышала голоса разума и ничего не хотела слышать. Ее тело стремилось к его горячему и возбужденному телу. Если бы она вовремя не спохватилась, то еще неизвестно, чем бы все это могло кончиться.
Собравшись с силами, она освободилась из его объятий и отступила на шаг назад.
— Нет! — прошептала она.
Ее сопротивление удивило лорда Лайтнинга. Он тоже отступил от нее, тяжело дыша. А потом он сказал нарочито громко:
— Вы правы. Здесь не самое удобное место для проявления наших чувств, пусть эта встреча закончится в постели.
Но вопреки своим словам он опять обнял ее и прижался к ней.
Дрожь пробежала по ее телу. В памяти тут же всплыли незабываемые подробности той первой ночи и волнующие ощущения от его ласк. Но теперь все изменилось, как и она сама. Если вначале Элизе было страшно, то теперь, независимо оттого, было ли это притворным спектаклем или нет, ей все больше хотелось соединиться с ним. Он крепко прижимал ее к себе, а его дыхание казалось ей взволнованным. Но ее мучили сомнения: было ли это чувство настоящим или притворным? Желал ли он ее точно так же, как она его? Или все это была игра?
Но едва он заговорил, как Элиза сразу поняла, что это очередное представление. Слишком громко звучал его голос. Сразу возникал вопрос: для чьих ушей предназначались его слова? Его речь походила на речь театрального любовника, чей страстный шепот долетал до задних рядов партера. Его чувства были напускными, в этом не было никаких сомнений.
Элиза высвободилась из его рук и нетвердыми шагами направилась к его спальне. Слезы застилали ей глаза. Какой же она была доверчивой глупышкой! Его любовный порыв и театральный шепот предназначались, — для кого вы бы думали? — для леди Хартвуд. Элиза только сейчас заметила, что, уходя из ее спальни, он оставил дверь полуоткрытой.
Глава 9
— Интересно, где вы так научились целоваться? Неужели когда играли роль леди Тизл в паре с викарием вашей церкви? Если это так, то мне придется в корне пересмотреть мои взгляды на строгость и чопорность провинциальных нравов! — воскликнул Хартвуд, повалившись на кровать в своей спальне. Его красивое лицо было невозмутимо спокойным, и, как обычно, легкая усмешка пряталась в уголках его губ.
Элиза промолчала. Обида на него, досада на себя — ну почему она опять поддалась его обаянию и актерским уловкам? — сжимали ее сердце. Да, днем в рабочем кабинете лорда Хартвуда было легче легкого давать обещания, что она никогда не увлечется им, не полюбит его, какие бы вольности ни позволял он себе. Она ведь клялась, что не совершит никаких сентиментальных глупостей. Они ведь заключили соглашение, согласно которому она поможет ему осуществить его замысловатый план, руководствуясь не чувствами, а исключительно благоразумием и практическими соображениями.
Но то, что днем казалось легким и, более того, разумным, ночью при свете свечей выглядело совсем по-другому. Поцелуи, пробудившие ее чувственность, по всей видимости, были с его стороны лишь ловким приемом. Судя по всему, Хартвуд был нисколько не взволнован после недавней любовной сцены, которую он разыграл ловко, искусно, продуманно, словно партию в шахматы. Но Элизе не нравилось чувствовать себя пешкой в его руках.
Внезапно она с горечью поняла, впервые осознав глубоко и ясно, почему приличной женщине никогда не позволяется находиться наедине с мужчиной. Опасность в таких встречах тет-а-тет, без компаньонки, представлял не только мужчина, пусть даже такой красивый, хитрый и коварный, как лорд Лайтнинг, опасность скрывалась именно в женщине. Изменение ее отношения к Хартвуду произошло незаметно, как-то само собой. Элиза не ожидала от себя подобной перемены. Одеяние приличной девушки больше не защищало ее, а без этой защиты она оказалась совершенно безоружной перед теми опасностями, о которых она даже не подозревала, но притягательную силу которых она ощущала все сильнее и сильнее.