— Итак, в качестве оправдания вы прибегаете к казуистике?
— Мне нет никакой необходимости оправдываться перед кем бы то ни было, — возразил Хартвуд. — Ты сама захотела поехать вместе со мной, даже упрашивала меня. Твои услуги будут хорошо оплачены. Мне же хотелось позлить мою лицемерку мать, и лучшего способа, как приехать с любовницей, нельзя было и придумать.
— Тогда почему вы не доверились мне и не рассказали о ваших подлинных намерениях — обзавестись любовницей на две недели? Зачем надо было обманывать меня?
— Мне казалось, скажи я правду, ты не согласилась бы.
— Возможно, не согласилась бы. Но сейчас, узнав, что вы были не совсем честны со мной, я очень расстроена. Ваша мать, по-видимому, убеждена в том, что именно вы, а не Джеймс погубили ту несчастную девушку. Может быть, вы и здесь солгали мне, ваша милость?
Хартвуд весь побледнел от гнева.
— Если бы мужчина назвал меня лжецом, как только что сделали вы, я непременно вызвал бы его на дуэль и убил.
— Какое счастье, что я женщина! В противном случае вы добавили бы к перечню ваших прегрешений убийство, один из самых тяжких грехов. Впрочем, вы уже сознались, что были не совсем честны со мной. С какой стати я должна верить, что ту несчастную погубил Джеймс, а не вы?
Хартвуд едва ли не подскочил на кровати.
— Вам лучше, чем кому бы то ни было, должно быть известно, что я не из тех, кто обольщает и губит неопытных и наивных девушек.
Элиза смутилась. Ведь это было правдой.
— Если ты не веришь мне, в таком случае нам лучше, перестать разыгрывать этот фарс, — спокойно, но с явной угрозой в голосе сказал Хартвуд. — Хорошо, приведу кое-какие факты. Я никогда не встречался с девушкой, которую обольстил Джеймс. Никогда. Мне незачем лгать, в отличие от Джеймса и моего двуличного отца я никогда не скрывал моих прегрешений. То, что я делал, я делал, не боясь ни чужих глаз, ни чужого мнения. Мне плевать, что обо мне будут думать.
Он с такой яростью произнес последние слова, что Элиза в испуге отступила назад.
— Но если вы невиновны, почему не оправдывались, когда вас обвиняли? Почему вы не опровергли возводимую на вас напраслину?
— Тем самым я лишил бы Джеймса последней возможности жениться на богатой наследнице и спасти нашу семью от разорения, от тех долгов, которые остались после отца. Наш крах приближался, и мне совсем не хотелось видеть мою семью разоренной. Возможно, я принял неверное решение, но тогда мне было всего семнадцать лет. Кроме того, как я мог доказать собственную невиновность? Девушка умерла, а правда была известна только мне и Джеймсу. Джеймсу было не привыкать ко лжи, совесть его не мучила, а мать была совсем не заинтересована в том, чтобы правда вылезла наружу. — Хартвуд тяжело вздохнул, — Сколько я себя помню, мать всегда винила во всем меня, а не ее любимчика Джеймса. Еще со школы она порола меня, а не брата за шалости, которые совершал Джеймс.
— Порола?
— Угу, и не один раз. Однажды, когда мне было лет десять, Джеймс где-то достал фейерверки и запустил их в церкви. Ему было тринадцать, вокруг него собралась компания таких же, как и он, дерзких мальчишек, думающих, что им все позволено. Несмотря на это, мать во всем обвиняла меня. Она порола меня до крови. На моей спине до сих пор сохранились рубцы. Если ты думаешь, что я опять лгу, то могу показать отметины.
— Нет, нет, не надо, я верю! — горячо воскликнула Элиза.
— Хотя ты права, когда говоришь, что я все превращаю в игру. Я дразню мать, намекая ей о том, как она обращалась со мной. Но она никогда не признается в своей неправоте. Я нацепил на тебя это проклятое ожерелье, чтобы она вспомнила, кто подлинный виновник разорения нашей семьи. Я заплатил миссис Этуотер, и она пришла на обед, чтобы напомнить, что наша семья разорилась из-за расточительного распутства, но не моего, хоть я и считаюсь распутником.
— A-а, вы тоже хитростью заманили миссис Этуотер на обед?
— Черт побери, Элиза! — Он сердито стукнул кулаком по спинке Кровати. — Да, сознаюсь, что по глупости утратил твое доверие, но моя скрытность вполне объяснима. Скажу честно: обманывать миссис Этуотер мне не было никакой необходимости. Она согласилась на все мои условия, когда я пообещал ей пятьдесят фунтов.
— Тогда почему вы не предложили мне сразу достаточно денег, чтобы купить меня, как вы купили миссис Этуотер? Вам ведь было хорошо известно, как нужны мне деньги, причем гораздо больше, чем ей.
Губы Хартвуда изогнулись в его раздражающей полуулыбке.
— Элиза, ты совсем не похожа на миссис Этуотер, женщину, которую покупали за деньги раз десять, если не больше, точно так же как я не похож на этого спесивого и вульгарного пуговичного фабриканта. Я не очень-то помаю мотивы, которые движут тобой, но одно могу сказать с твердой уверенностью — это не деньги. Иногда мне кажется, что тобой движет тщеславное намерение переделать меня.
— Если бы так и было, — поспешно проговорила Элиза, — то я уже разочаровалась бы в этом намерении. Вас не изменить: какой вы есть, таким и останетесь. Кстати, это первый урок, которому учит астрология. Ее второй урок — это то, что порой трудно судить человеческие поступки, слишком они бывают низкими и не соответствуют особенностям характера.
— Опять камешек в мой огород?
— Да, какие бы чувства вы ни питали к матери, нельзя было так обращаться с миссис Этуотер. Она мне кажется простой, добродушной женщиной. Жестоко было издеваться над ней, особенно на глазах у женщины, которая ненавидит ее сильнее всего. Для чего было тыкать ее носом в незаконное происхождение ее сына, намеренно подчеркивая его сходство с вашим отцом.
— Справедливый упрек, Элиза. Я действительно вел себя с ней нехорошо, Будь у меня совесть, я бы сейчас терзался от ее угрызений. Да, у миссис Этуотер было достаточно причин для возмущения, тем не менее она не рассердилась на меня, а, напротив, выказала мне частичку тепла, участия, нечто сродни родственным чувствам, чего никто не проявлял ко мне за последние пятнадцать лет. Странно, она до сих пор помнит меня маленьким в моем детском матросском костюмчике.
Он говорил задумчиво, с редкой для него искренностью, видимо, миссис Этуотер удалось коснуться чего-то тайного, глубоко спрятанного в его душе. Но это длилось недолго. Вскоре на его губах опять заиграла насмешка, она явственно слышалась и в его голосе.
— Но у меня нет совести, Элиза. Я не устаю повторять об этом, но ты никак не можешь с этим согласиться и все равно не оставишь твоих попыток переделать меня. Элиза, упрекай меня в детских выходках. Если хочешь, обвиняй в моей незрелости Уран или Полярную звезду, но я все равно не откажусь от взбалмошных детских выходок. Я неисправим. Для того чтобы лишний раз убедиться в этом, признаюсь, что перед отъездом из Лондона я купил целый ящик шутих и привез их сюда. Такие большие китайские фейерверки! И я найду им достойное применение в течение предстоящих двух недель.