Читать интересную книгу День рождения - Лидия Некрасова

Глава XLVII. «Я в сердце прощаюсь с ним…»

Тишина, тяжелая, душная, повисла в зале. Виктор Тимофеевич не мог начать говорить.

— Товарищи, — наконец сказал он. — Товарищи…

Он дернул головой и рукой схватился за горло.

— Товарищи, — сказал он срывающимся голосом. — Дети… Умер Ленин.

Мака рванулась вперед, и в это время в зал с улицы, через окна, через стены вошли голоса оркестра, с трудом сдерживающего рыдания.

Кто-то шел медленными шагами, с тяжелой ношей горя, медленно подвигаясь вперед. И так тяжела была эта ноша, так огромна она была, что шаги были почти незаметны, шаги были короткими. Глухое ледяное горе сковывало шаги. Тяжко, тяжко, медлительно подвигалось шествие. И вот, как будто бы от пронзительной боли, как будто бы по свежей ране ударили ножом, так вскрикнула медь оркестра… Кто-то рядом с Макой зарыдал.

— Мы читали бюллетени… — говорил, прерывисто дыша, Виктор Тимофеевич. — Мы радовались, что Ленин поправляется… И вдруг… Двадцать первого января, в шесть часов пятьдесят минут…

Мака слышала его слова. Мака слышала плач заводов. Мака слышала похоронный марш… Но она не верила. Не верила. Не могла поверить. Разве мог умереть Ленин?

Но школьное знамя прорезала черная лента… Но отряд юных спартаковцев стоял под траурным знаменем… Это была правда. Ленин умер, и в Москве люди прощались с ним.

Мир повернул голову к Москве, Глаза людей смотрели на Москву. Руки были протянуты к Москве. Сердца стремились туда.

И Мака думала о том, что ей нужно попасть в Москву. Что ей нужно увидеть Ленина, что ей нужно, непременно нужно проститься с ним.

По дороге на площадь, где был городской митинг, шагая под тяжелую музыку оркестра, держась за теплую Лисичкину руку, Мака думала только одно: «Я должна проститься с Лениным. Я должна поехать в Москву».

Тысячи, миллионы людей шли в последний раз взглянуть на него. А Маки не было среди этих людей.

— Лисичка, — сказала Мака после митинга, — ты хочешь… Ты хочешь поехать в Москву?

Лисичка молча кивнула.

— Давай узнаем на вокзале. Может быть, можно как-нибудь доехать до Москвы.

На вокзале оказалось, что доехать до Москвы в эти дни двум девочкам невозможно. В Москву ехало очень много народу. Ехали старые рабочие, работавшие когда-то с Лениным, ехали старые партийцы, ехали молодые студенты, ехали профессора, учителя, артисты. Поезд отходил через час, но все билеты были проданы. Для двух девочек билетов не было.

Тогда Лисичка потянула Маку за руку в какую-то дверь.

— Идем, — сказала она. — Идем. Я знаю, как выйти на перрон к поезду.

Мимо каких-то складов, мимо свистящего паровоза, мимо багажных тележек Мака и Лисичка выбрались на перрон. Желтые и зеленые вагоны блестели. Электрические фонари отражались в них. «Харьков — Москва» — было написано на белых табличках, висящих на вагонах.

— Вот он, поезд, — сказала Лисичка.

На перроне было пусто. Проводники с флажками в руках сторожили двери в вагоны.

— Ах, — сказала огорченно Лисичка. — А я думала, мы заберемся под какую-нибудь скамейку и поедем. А потом попросим, очень попросим, и нас не высадят.

Они прошли вдоль всего поезда. Огромный паровоз с красными колесами, с большими желтыми глазами пускал дым. Дым упирался в стеклянную крышу перрона и падал оттуда мелким дождем.

Машинист с черной тряпкой в руках стоял около паровоза и вытирал какую-то медную ручку. Мака и Лисичка молча остановились около него. Он посмотрел на них. Отвернулся. Потом опять посмотрел.

— Ну что, ребята? — глухо сказал он. — Осиротели мы.

Он снял с головы шапку, посмотрел на нее и снова надел. Мака подошла к нему поближе.

— Вы… Вы в Москву едете? — спросила она.

— Да, — сказал машинист. — Я вот все думаю, как бы мне успеть проститься.

Мака подошла совсем близко.

— А нельзя нам?.. На паровозе с вами… Чтобы тоже проститься.

Машинист посмотрел на Маку, потом на Лисичку.

— Ты понимаешь, девочка, что сейчас во всем свете нет ни одного человека, который бы не хотел в Москву попасть? Хоть на часок! Хоть на минутку! Это не то что моего паровоза, это всех поездов не хватит. Идите, ребятки. Идите. Мне вот тоже, наверное, не придется с ним проститься… Ну, что же поделаешь… — Машинист постучал рукой по своей груди. — Я вот тут, в сердце, с ним прощаюсь. Идите домой, ребятки, не могу я вас взять. Не могу.

И машинист полез вверх по лесенке.

Глава XLVIII. Первая ночь без Ленина

Все на улицах замерло. Замолкли тяжелые оркестры, разошлись люди. Горе ушло в дома. Горе спряталось в теплые комнаты.

Тогда снежная метель вышла на улицу. Она прилетела с севера, с далекого белого севера, с вершины мира. Она спотыкалась о дома городов, о домики деревень. Она выла, натыкаясь на высокие трубы фабрик и заводов. Она плакала, уколовшись об иголки сосен и елей.

Везде, по всей советской земле, трепетали красные флаги, обуглившиеся от горя. Как кровь на белом снегу, пылали они на востоке, где уже взошел новый день. Почерневшие, горестные, обмахивали они эту страшную ночь…

Бежало время, заглядывая к людям в окна, заглядывая людям в глаза, спрашивая их, что сделали они за свою жизнь. Что сделали они для того, чтобы иметь право называться гражданами той страны, где жил Ленин. Что сделали они для того, чтобы Ленин мог спать спокойно.

В эту ночь спал только один человек. Он спал, сложив на груди холодные руки. Он спал, одетый в простую гимнастерку защитного цвета, и теплый огонек ордена тлел у него на груди. Глаза его были закрыты, и сердце его не билось. Жестокая тишина остановила его сердце.

Но в это время гулко и тревожно стучало сердце большой страны. Вздыхали и содрогались выстроенные им заводы, мигали в далеких деревнях зажженные им электрические лампочки, и, еще так недавно неграмотные, люди неслись на самолетах и на поездах в Москву, чтобы проститься с ним.

Шла длинная зимняя ночь, леденя все своим дыханием, а в Москве на улицах горели большие костры. Люди грелись около них, ожидая той минуты, когда они смогут увидеть спящего Ленина.

— Я вот тут прощаюсь с ним… — сказал машинист и показал рукой на сердце.

Каждый человек, был ли он в Москве, рядом с Лениным, был ли он где-нибудь далеко, в холодной тундре, или в горячей пустыне юга, прощался с ним. Одно имя, одна мысль были у всех в сердцах.

«Что мне делать? Ну что мне делать? Как мне проститься с ним? Как мне написать о нем?» — думала Мака, сидя за столом, сжимая голову руками. Она одна была дома. Папа Сеня в эту ночь остался на телеграфе.

Мака чувствовала, как горячие слова трепещут в ее груди и колют ее глаза. Горькие слова вставали из глубины памяти, поднимались к сердцу и толкали, давили его.

Мака хотела написать стихи. Ей казалось, что они уже живут, что они уже существуют. Ей казалось, что нужно только найти слова, чтобы записать их.

Но почему так трудно было их найти? Почему все слова казались мелкими, холодными, пустыми? Почему так просто всегда было писать, а сейчас Мака в десятый раз зачеркивала написанные строки и мучительно думала, закрыв глаза.

Она представляла себе белый зимний день у Смольного. Добрые руки Ленина. Его глаза, улыбающиеся Маке.

Она вспоминала яркий день в дедушкиной школе. Тяжелые пионы, украсившие портрет Ленина. И тут же вспоминала холодное лицо дедушки. И ясно ощущала этот страшный твердый холод.

Вот такое же лицо было сейчас у Ленина.

И еще вспоминала Мака первый день в школе. День, который пришел потому, что Ленин так распорядился.

Такие холодные руки были сейчас у Ленина. Но живой, теплый Ленин стоял где-то совсем близко, глядел на перечеркнутые строки, и рука его мягко лежала на Макином узком плече. И перо бежало по бумаге.

Шуршали страницы, исписанные, перечеркнутые. Каждое слово должно было быть правдой, каждое слово должно было быть горячим, живым. Так трудно было находить нужные слова. Так больно было их искать. Так же больно было Маке думать о том, что у нее нет мамы. Так же больно было вспоминать мамин последний тревожный взгляд.

Перо бежало по бумаге. Останавливалось. Спотыкалось. Чернила блестели, потом высыхали. Строчки ровнялись в столбик…

«Как мне проститься с ним? Как высказать все?»

«Можно ли так написать? Так ли я думаю? Это ли слово должно быть здесь?»

Впервые Мака ощущала ответственность за каждое слово. Впервые Мака писала не то, что выходило, а то, что она хотела написать. То, что она чувствовала, то, что она думала, то, что, ей казалось, могут думать и чувствовать другие люди.

Серый холодный день вставал над городом. Потемнели оконные рамы. Метель улеглась. Электричество можно было погасить.

В комнату вошел папа Сеня. Он молча подошел к Маке и обнял ее. Под глазами у него были темные круги, он как-то постарел и осунулся.