Читать интересную книгу День рождения - Лидия Некрасова

В доме все еще пустовала одна квартира. Мака предложила устроить там театр. Там была одна очень большая комната. В ней можно было сделать и сцену и зрительный зал. Посередине большой комнаты протянули веревку. На ней повесили простыни. Это был занавес, В одной половине комнаты поставили стулья, собранные со всего дома. Это был зрительный зал. В другой половине на полу положили голубое стеганое одеяло, заросшее кувшинками, поставили срубленные тонкие деревья, насыпали травы. Это была сцена.

Мака сама написала пьесу. Мака сама ставила спектакль. Мака сама играла главную роль. Спектакль шел без репетиции.

Варварушка придерживала руками длинную белую бороду. Катя, накинув на голову зеленый мамин шарф, клялась своей маме:

— Не порву! Ну право же, не порву!

Галя воткнула в берет куриное перо, привязала к поясу картонный меч.

Еще несколько девочек из соседнего дома размахивали белыми марлевыми шарфами, намотав на голову зеленые лоскутья. Лисичка распустила свои рыжие косы и привязала на лоб серебряную елочную звезду.

Мака подавала последнюю команду. За безжизненно повисшими простынями, в зрительном зале, слышался шепот и скрипение стульев. Публика волновалась. Пора было начинать.

Простыни зашевелились… Простыни раздвинулись…

На берегу глубокого озера стояла девушка Майна. Зеленые деревья шумели вокруг нее. Варварушка с белой бородой сконфуженно вышла из-за дерева. Из голубого одеяла выплыла Катя — царица русалок. Она заманила Майну в озеро. Она стала на радостях танцевать, свалила два дерева и зацепилась за дерево шарфом.

— Ну так я и знала, что она порвет шарф! — сказала в публике Катина мама. Мальчики хихикнули. Русалки из соседнего дома, неуклюже переступая босыми ногами, увели с собой Майну. Тогда на сцене появился принц.

За сценой он оставил своего коня. Коня никто не видел. Куриное перо торчало на его берете. Мамина юбка спадала с его плеч. Здесь принц должен был встретиться с Майной.

— Я жду тебя! Приди скорее, Майна! — торжественно сказал принц и упал на колени, смотря в ту сторону, откуда должна была появиться Майна. Воцарилась тишина. Даже стулья перестали скрипеть.

Майна не появлялась. Принц ударил себя рукой в грудь и еще раз громко повторил:

— Приди скорее, Майна!

Майна не пришла. Принц постоял минуточку на коленях.

— Маша! — страшным шепотом сказал он. — Маша!

В зале кто-то засмеялся.

Принц зашагал по сцене, не зная, что ему дальше делать. А в зале шум усиливался, усиливался смех. Мальчики топали ногами, двигали стульями, мамы шикали на них, кто-то потянул простыню. Валя и Сережа свистели, заложив пальцы в рот.

Тогда на сцене появилась Мака. Волосы у нее были растрепаны… Глаза блестели… Белая марля висела у нее на плечах… В одной руке она держала ботинок, в другой — гребенку.

— Подождите! — крикнула Мака, — подождите же! Ведь не могу же я за одну минуту переодеться? Я должна стать русалкой, а платье снять нужно и надеть русалочье нужно… Ну, пожалуйста, подождите немножко!

Публика успокоилась. Спектакль продолжался.

Глава XLVI. Плач земли

Утром Витя заходил за Макой.

— Готова?

И они вместе шли в школу. Пузан провожал их до угла. Потом, помахивая хвостом, смотрел им вслед и возвращался домой. Рыжий кот Грошик провожал их только до дверей. А галчонок уже давно улетел. Вырос и улетел.

Чудесный, большой мир открывался перед Макой. Мир не сказочный, а настоящий. Настоящие люди, портреты которых Мака видела в книгах; настоящие, невыдуманные, приближались к Маке. Мака узнала о том, как славные русские люди сражались с Наполеоном, как защищали Москву. Как декабристы вели войска к зданию Сената… Узнала о том, как в древней Италии гладиаторы, гремя щитами, проходили по улицам Рима и Спартак шел впереди них в кожаных сандалиях… Как неподкупный Робеспьер громил врагов французского народа… А в день Парижской коммуны Вера Николаевна рассказывала о том, как коммунаров Парижа расстреливали у стены кладбища Пер-Лашез. Мака слушала, закрыв Глаза, и окровавленные знамена склонялись над мостовой Парижа…

— Шапки долой! Я буду говорить о мертвецах коммуны… — читала Вера Николаевна. А Мака думала: «Надо написать такие стихи, чтобы все встали…»

Встаньте все! Почтимте память мертвых,Всех, кто умер там, где храбрый коммунар.Тех, кто умер на камнях Парижа,Но зажег в сердцах пожар.

Мака писала много стихов. Вера Николаевна читала их и качала головой.

— Девочка, вот тут у тебя рифма нехорошая… А тут сразу видно, что ты написала первое попавшееся слово. Нужно работать. Нельзя так кое-как писать. Ведь это серьезная вещь — писать стихи. А ты тяп-ляп…

Мака слушала Веру Николаевну и соглашалась с ней. Но стихи так легко выходили у Маки, так всем нравились, что, совсем не нужно было над ними работать.

Стихи делались сами. Они жили как-то сами по себе. Вдруг в голове появлялась строчка… К ней прилеплялась другая… Третья… И все стихотворение оставалось только написать на бумажке.

Мака шла по улице. Падали белые снежинки.

«Мухи белые летают… — думала Мака. — А какая рифма? Тают. Просто первая попавшаяся. Сядут на руку — растают. Вот и все».

Так делались стихи. Иногда строчек придумывалось сразу много. С ними было трудно справиться. Мака сидела над тетрадкой красная, горячая…

— Пишешь? — спрашивал папа Сеня.

— Пишу, — отвечала Мака. А строчки уже округлялись, равнялись одна под другой. Длинным столбиком в тетрадке появлялось стихотворение.

Мака писала и для стенной школьной газеты, и для школьного журнала, и для газеты отряда юных спартаковцев.

— Маша, — приходил к ней редактор этой газеты, — ведь скоро праздник, а у нас в газете нет стихов. Это ничего, что ты еще не спартаковец. Ты все равно напиши нам.

Мака писала стихи к празднику. В них были красные знамена, и красивые слова, и «знамя» рифмовалось с «нами», и все было хорошо, а Вера Николаевна качала головой.

— Опять ленишься, девочка…

Ну, откуда она знала, что Мака ленится? Конечно, Маке было лень переделывать стихи по нескольку раз, когда они и так были хорошие. Чего ради сидеть несколько часов, когда все равно редактор с радостью понесет ее стихи в редколлегию!

На школьных праздниках Мака читала свои стихи. Ей нравилось смотреть в темный большой зал и никого там не видеть. Ей нравились аплодисменты, шумные, оглушающие. Ей нравилось, что она только одна из всех девочек пишет стихи.

Мака поднималась на знакомую школьную сцену по дощатым ступенькам, проходила на середину, слушая, как бьется у нее сердце. Становилось тихо-тихо.

В первых рядах неясно светлели лица. Вот Лисичка, приоткрыв рот, смотрит на Маку. Вот Витины коричневые глаза чуть-чуть поблескивают. Вот светятся очки Ростика. А вот Вера Николаевна. Милая Вера Николаевна улыбается и кивает Маке.

В школе вечером должно было состояться траурное собрание памяти жертв 9-го января. Мака чистила ботинки, собираясь в школу. Синий снег лежал за окнами. Поскрипывая, проезжали сани. Папа Сеня уже пришел с работы и отдыхал.

Тревожно зазвонил звонок. Папа Сеня открыл дверь.

— Спешно на телеграф, — сказал чей-то голос. Дверь захлопнулась. Кто-то побежал вниз по лестнице. Папа Сеня взволнованно одевался.

— Что такое? — спросила Мака, засунув руку в ботинок.

— Не знаю. — Папа Сеня пожал плечами. — Что-то случилось необыкновенное. — Он быстро ушел.

Мака оделась и зашла за Витей. Они вышли на улицу. Ясный морозный вечер лежал на сугробах. Над Журавлевкой зажглась первая звезда. Снег весело скрипел под ногами.

— Знаешь, папу Сеню вдруг вызвали на телеграф, — сказала Мака.

— Почему? — спросил Витя. Мака не ответила.

Странный звук пополз из-под земли, из-под снега, с неба, где загорались звезды, откуда-то снизу, с Журавлевки. Как будто застонала, заплакала вся покрытая снегом земля. Такой тягостный, такой страшный был этот голос, такая боль слышалась в нем…

— Что это? — Мака схватила Витю за руку. Они остановились. Мимо них быстро прошли два человека.

— Как паровозостроительный завод плачет! — сказал один.

— Он выступал на нем, — сказал другой.

А рыдание становилось все громче, все горестней становилось оно, все громче звучало в синей темноте.

Мака и Витя бегом побежали в школу. Обгоняя их, навстречу им бежали люди.

«Что случилось? Что случилось?» — думала Мака.

Школа была полна народу. Но так тихо было в ней, как будто там не было ни одного человека. На сцене стоял заведующий школой Виктор Тимофеевич. Огромное бархатное школьное знамя склонялось около него. Черная широкая лента, как глубокая рана, прорезала алое крыло знамени.