Читать интересную книгу Голос блокадного Ленинграда - Ольга Берггольц

1952

Балка Солянка

…А балку недаром Солянкой назвали.Здесь речка когда-то жила, хорошея.Жила, но исчезла: ее затерзаликолючие, мглистые суховеи.

И почва соленою стала навечно,как будто б насквозь пропиталась слезами,горючей печалью исчезнувшей речки,бегущей, быть может, чужими краями.

А может быть, люди в слезах горевалио светлой, о доброй, несущей прохладу,над высохшим руслом ее вспоминали,простую, бесценную давнюю радость.

И люди нашли и вернули беглянку…

И мне ли не помнить сверкающий полдень,

когда в омертвелую балку Солянку

из камеры шлюза рванулися волны.

И пахло горячей полынью. И мрелипросторы в стеклянном струящемся зное,и жаворонки исступленно звенелив дуге небосвода над бурой волною.

Река возвращалась сюда не такою,какою отсюда давно уходила:со всею столетьями зревшей тоскою,достигшей бесстрашья и творческой силы.

Вначале она узнавала. Вначалевсе трогала волнами, точно руками:— Здесь дикие лебеди в полночь кричали…— Здесь был острогрудый, неласковый камень.

— Здесь будут затоны, ракиты, полянки.— Здесь луг, домоткаными травами устлан…О, как не терпелося речке Солянкеобжить, обновить незабытое русло!

И, властно смывая коросту из солии жаворонков неостывшие гнезда,река разливалась все шире, все боле,уже колыхала тяжелые звезды,сносила угрюмых поселков останки,врывалась в пруды молодого селенья…

…Прости, что я плачу над речкой Солянкой,предчувствуя день своего возвращенья…

1952

В Сталинграде

Здесь даже давний пепел так горяч,что опалит — вдохни,                    припомни,                             тронь   ли…Но ты, ступая по нему, не плачьи перед пеплом будущим не дрогни…

1952

В доме Павлова

В твой день мело, как десять лет назад.Была метель такой же, как в блокаду.До сумерек, без цели, наугадбродила я одна по Сталинграду.

До сумерек — до часа твоего.Я даже счастью не отдам его.

Но где сказать, что нынче десять лет,как ты погиб?..               Ни друга, ни знакомых…И я тогда пошла на первый свет,возникший в окнах павловского дома.

Давным-давно мечтала я о том —к чужим прийти как близкой и любимой.А этот дом — совсем особый дом.И стала вдруг мечта неодолимой.

Весь изрубцован, всем народом чтим,весь в надписях, навеки неизменных…Вот возглас гвардии,                    вот вздох ее нетленный:— Мать Родина! Мы насмерть здесь стоим…

О да, как вздох — как выдох, полный дыма,чернеет букв суровый тесный ряд…Щепоть земли твоей непобедимойберут с собой недаром, Сталинград.

И в тот же дом, когда кругом золаеще хранила жар и запах боя,сменив гвардейцев, женщина пришлавосстановить гнездо людское.

Об этом тоже надписи стоят.Год сорок третий; охрой скупо, сжатоначертано: «Дом годен для жилья».И подпись легендарного сержанта.

Кто ж там живет               и как живет — в постройке,священной для народа навсегда?Что скажут мне наследники героев,как объяснить — зачем пришла сюда?

Я, дверь не выбирая, постучала.Меня в прихожей, чуть прибавив света,с привычною улыбкой повстречаластаруха, в ватник стеганый одета.

—  Вы от газеты или от райкома?В наш дом частенько ходят от газет…—И я сказала людям незнакомым:— Я просто к вам. От сердца. Я — поэт.—  Не здешняя?              —  Нет… Я из Ленинграда.Сегодня память мужа моего:он десять лет назад погиб в блокаду…—И вдруг я рассказала про него.

И вот в квартире, где гвардейцы бились(тут был КП, и пулемет в окне),приходу моему не удивились,и женщины обрадовались мне.

Старуха мне сказала: — Раздевайся,напьемся чаю, — вон, уже кипит.А это — внучки, дочки сына Васи,он был под Севастополем убит.А Миша — под Японией…—

                        Старухауже не плакала о сыновьях:в ней скорбь жила бессрочно, немо, глухо,как кровь и как дыханье, — как моя.

Она гордилась только тем, что внучекиз-под огня сумела увезти.— А старшая стишки на память учити тоже сочиняет их…                     Прочти! —И рыженькая девочка с волненьемпрочла стихи, сбиваясь второпях,о том, чем грезит это поколенье,—о парусе, белеющем в степях.

Здесь жили рядовые сталинградцы:те, кто за Тракторный держали бой,и те, кто знали боль эвакуациии возвратились первыми домой…

Жилось пока что трудно: донималаквартирных неполадок маета.То свет погас, то вдруг воды не стало,и, что скрывать, — томила теснота.

И говоря то с лаской, то со смехом,что каждый, здесь прописанный, — герой,жильцы уже мечтали — переехатьв дома, что рядом поднял Гидрострой,

С КП, из окон маленькой квартиры,нам даже видно было, как плыланад возникавшей улицею Мирав огнях и вьюге — узкая стрела.

— А к нам недавно немки прилетали,—сказала тихо женщина одна,—подарок привозили — планетарий.Там звезды, и планеты, и луна…

— И  я  пойду  взглянуть  на  эти  звезды,—промолвил, брови хмуря, инвалид.—Вот страшно только, вдруг услышу:                                 «Во-оздух!»Семья сгорела здесь… Душа болит.

И тут ворвался вдруг какой-то парень,крича: — Привет, товарищи! Я к вам…Я — с Карповской… А Дон-то как ударит!И — двинул к Волге!.. Прямо по снегам…

И девочка схватилась за тетрадкуи села в угол: видимо, онахотела тотчас написать украдкойстихотворенье «Первая волна»…

Здесь не было гвардейцев обороны,но мнилось нам,               что общий наш рассказо будущем, о буднях Волго-Донаони ревниво слушают сейчас.

…А дом — он будет памятником.                               Знамя —огромное, не бархат, но гранит,немеркнущее каменное пламя —его фасад суровый осенит.Но памятника нет героям краше,чем сердце наше,                жизнь простая наша,обычнейшая жизнь под этой кровлей,где каждый камень отвоеван кровью,где можно за порогом каждой дверинайти доверье за свое доверьеи знать, что ты не будешь одинок,покуда в мире есть такой порог…

Ноябрь 1952

Песня о

«Ване-коммунисте»

Памяти Всеволода Вишнев-

ского, служившего пулеметчи-

ком на «Ване-коммунисте» в

1918 году.

Был он складный волжский пароходик,рядовой царицынский бурлак.В ураган семнадцатого годасразу поднял большевистский флаг.

И когда на волжские откосызащищать новорожденный мирприбыли кронштадтские матросы—приглянулся им лихой буксир.

И проходит срок совсем недолгий,—тот буксир — храбрей команды нет!—флагманом флотилии на Волгеназначает Реввоенсовет.

Выбирали флагману названье,—дважды гимн исполнил гармонист.Дали имя ласковое — Ваня,уточнив партийность: коммунист.

«Ваня» был во всем слуга народа,свято Революции служил.«Ваня» в легендарные походыволжскую флотилию водил.

А страна истерзана врагами…И пришел, пришел момент такой —у деревни Пьяный Бор на Камефлагман в одиночку принял бой…

Ой ты, красное, родное знамя,над рекой на миг один склонись:у деревни Пьяный Бор на Каметонет, тонет «Ваня-коммунист».

Он лежал на дне четыре года,но когда оправилась страна,«Ваня-коммунист», слуга народа,поднят был торжественно со дна.

Дышит Родина трудом и миром,и по милой Волге вверх и вниздевятнадцать лет простым буксиромходит, ходит «Ваня-коммунист».

Тянет грузы — все, что поручают,работящ, прилежен, голосист…Люди понемножку забывают,чем он славен — «Ваня-коммунист».

Только взглянут — что за пароходик,с виду старомоден, неказист?Точно все еще в кожанке ходитбывший флагман «Ваня-коммунист».

Он живет — не тужит, воду роет,многих непрославленных скромней,—вплоть до августа сорок второго,вплоть до грозных сталинградских дней.

Дни огня, страдания и славы,ливни бомб, и скрежет их, и свист…И становится на переправустарый флагман — «Ваня-коммунист».

Из пылающего Сталинградаон вывозит женщин и ребят,а гранаты, мины и снарядытащит из-за Волги в Сталинград.

Так он ходит, ветеран «гражданки»,точно не был никогда убит,в комиссарской старенькой кожанке,лентой пулеметною обвит.

Так при выполнении заданья,беззаветен, всей душою чист,ночью от прямого попаданьяпогибает «Ваня-коммунист».

Тонет, тонет вновь — теперь навеки,—обе жизни вспомнив заодно,торжествуя, что родные рекиперейти врагам не суждено…

…Друг, не предавайся грустной думе!Ты вздохни над песней и скажи:«Ничего, что «Ваня» дважды умер.Очень хорошо, что дважды жил!»

1953