— Это зачем? — не понял я.
Яга принялась объяснять:
— Сапоги — бронированные. Батон — самовоспроизводящийся. Только не забывайте оставлять от него горбушку! А клубок ниток — навигатор, запрограммированный на определенное лицо и маршрут. Идите туда, куда он катится, и он приведет вас к заданной вами цели. Сама изобрела! — похвасталась бабка.
Мы, не сговариваясь, отвесили ей поясной поклон.
От Бабы Яги мы выходили с самыми что ни на есть теплыми воспоминаниями. И кто придумал, что она страшная и злая? Разве что фонариков ее насмотрелись… зубами клацающих. БРР!!!
Клубок уже через день вывел нас к границе. Пограничники не стояли, однако на каждом столбе висели скрытые камеры, следившие за каждым нашим движением.
— Что будем делать? — потерянно спросил я.
— Вань, поищи чего-нибудь в суме, — попросил Волчик. — Может, найдется что-нибудь этакое.
Я высыпал содержимое сумы на траву. Внимательнейшим образом изучил его. Трижды перебрали мы с Волком эту кучу и трижды "выудили тину морскую".
— Ничего нет подходящего, — виновато пожал я плечами, вертя в руках бензиновую земледробилку.
— Совсем ничего? — удивилась Василиса.
— Совсем, — подтвердили мы с Волком.
Царевна перерыла все вещи и заявила:
— Как — нет?! А что, по-твоему, у тебя в руках?
— Земледробилка. Профессиональная, подкопы рыть.
— Заправленная?
— Ну конечно.
— Тогда о чем мы думаем?! Чтоб спрятаться от камер, которые наверняка просматриваются в том числе и кощеевцами, подкоп — это просто идеально! Эх, вы, мужчины…
В конце концов мы перешли границу. В Царстве Польском сразу же отыскался приличный вокзал с поездом до Царства Фрицева (в самом Фрицевом принципиально предпочитали ковролайны). Там мы сели на поезд и… чуть не попали в катастрофу той же ночью, так что пришлось ждать следующего рейса дальнего следования, который почему-то назначили только через неделю. Уж сентябрь на носу, а мы даже до Фрицева не добрались! В общем, когда через неделю администрация заявила, что поезд отменяется, мы долго трясли администратора и, наконец, именем Царя Гороха стребовали всего лишь отсрочки на пять дней, которые совершенно спокойно провели в гостинице славного Варшавы-града. Казалось, Кощей вовсе позабыл про нас…
Наступил сентябрь. И, может быть, ничего не изменилось в природе, но только воздух стал немножечко другим, чуть-чуть запах осенью, и на душе стояло по-осеннему легкое, чуть печальное настроение. С этим настроением мы садились в поезд Варшава-Берлин, без грима, совершенно не таясь. Не сочтите нас троих циниками, мы, конечно же, не упустили возможности посмотреть достопримечательности города и даже познакомились с той самой царевной Агнешкой. Она, правда, целиком была на стороне Тридевятого и почти даже Кощея, но нам явно симпатизировала.
Двери захлопнулись, мы расположились в отличном купе.
— Надеюсь, на этот раз никаких приключений не ожидается? — вопросительно посмотрела в купе Прекрасная, прежде чем зайти. — А то умаялась я что-то от них…
Я сел. Мои друзья тут же начали устраиваться поудобнее на своих полках. Василиса полулежа сидела на полке и с непонятной грустью глядела куда-то вдаль. Необыкновенное чувство охватило мою душу. Я не поэт и не знаю точно, но, должно быть, именно это и называется вдохновением! Я попробовал написать что-нибудь. Вышло корявенько:
Гляди ты в поезда окно,
Увидишь то, что оставляем,
Что будет скоро спасено,
За чужедальними полями…
Нет, чушь какая-то! Зато строчки сами собой ложились на лист и становились все "чище" и правильней.
Оставим все, что позади.
Не знаю, что нас ожидает,
Но вера в нас не пропадает,
Что будет счастье впереди!
Я знаю, будет много зла.
Еще прольется много крови.
И пусть судьба сдвигает брови!
Она удачу принесла.
Нелегок этот страшный путь.
Его проходим мы с улыбкой.
Злодеев главная ошибка —
Проблемы в смех не обернуть!
И я писал, писал… не знаю, что вдруг случилось с бесталанным юношей с тройкой в аттестате по литературе, но я — вы не поверите! — писал стихи.
— Эй! Ты что там, стихи пишешь? — беспардонно вторгся в мои творческие потуги царевнин насмешливый голос. — О любви с картинками?
— Отвянь, — слабо посоветовал я, дописывая последнюю строчку. — А то в глаз получишь.
— Ох-ох-ох! Нашелся тут Пушкин. Дату, дату поставить не забудь.
— Это еще зачем? — не понял я.
— А чтоб биографы лет через сотню не замучились с датировкой сего гениального творения.
— Слушай, а иди ты… в школу! — разразился я "страшным ругательством", чувствуя, что еще чуть-чуть, и покусаю златовласую ехидину. За уши. Больно.
— Уже была, и тебе побывать советую, — последовал ответ.
— Ну чего ты ко мне пристала?! — я поднял глаза и встретился с ней взглядом. Говорить расхотелось.
И тут я уронил ручку. Не спрашивайте — не знаю, почему! Не скажу. Итак Вася полчаса мучила меня с этим вопросом. То есть, на меня высыпался очередной шквал язвительных фразочек типа: "И ты, кажется, говорил, что не смотришь на меня?! Молчи, сама знаю: все вы, мужики, такие!" Под конец я обреченно выдавил:
— Ну что я тебе сделал? Чего ты ко мне привязалась, а?!
Честное слово, я сначала брякнул, а потом только подумал, придурок этакий. Царевна посмотрела на меня взглядом раненного в самое сердце ягненка (причем ни за что ни про что раненного!) и отвернулась. Плечики в сарафане чуть заметно вздрагивали. Каким-то шестым чувством (логикой, наверно — ее существование у меня так же загадочно) я понял: царевна плачет.
— Ну, извини, ну… — я осторожно приобнял ее за плечи, боясь опять сделать что-нибудь не так. — Ну, прости… я не то хотел сказать… ну… знаю, знаю, ну я медведь просто какой-то неуклюжий! Прости… Бога ради…
Она не ответила.
— Извини… я не это, я… не хотел тебя обидеть… что мне сделать, а? Может, чаю тебе сделать, ну? Или вот, на, хочешь конфетку? — я совсем растерялся. — Прости! Ну хочешь, я сто раз перед тобой извинюсь? Прости меня, пожалуйста, Василек…
Василиса подняла свои мокрые от слез ресницы. Тихо вымолвила:
— Ваня, я… просто… — и, обняв меня, словно батюшку родного, разрыдалась еще пуще. Сердце мое сжалось и заныло, и теперь мы рыдали уже вместе…
— Опять эта сладкая парочка… — чуть слышно пробормотал проснувшийся Волк и вслух добавил: — Эй, ревы-коровы! Кто будет кукурузные хлопья?
— Я! — в один голос всхлипнули мы с Васей и, словно дети, перестав плакать, потянулись к лакомству.
Да… даже взрослым людям до Взрослых — еще расти и расти. Хлебать и хлебать киселя.
* * *
На очередной границе таможня проверила паспорта и пропустила нас дальше (то есть, мы, конечно, продолжали ехать на поезде). Утро следующего дня "обрадовало" меня затянутым тучами небом и непрестанно моросящим осенним дождиком. Я решил проветриться, пока Василиса и Волк спят. Подошел к спящей царевне, аккуратно, так, чтобы та не проснулась, подоткнул ей одеяло, укрыл ее получше: в вагоне гулял едва ощутимый сквозняк, — полюбовался этой мирной, уютной, забивающей напрочь все мысли о героизме и Кощее картиной и отошел в конец вагона, к "титану"-водонагревателю, где было открытое окно. Высунулся туда — дождь уже прошел. И я минут двадцать стоял, наслаждаясь потоками воздуха, бьющими в лицо. Потом зазвонил мобильный, я поспешно снял трубку:
— Алло. Я слушаю.
— Иван? — недоверчиво пробубнила трубка. — Это я, царь. Новости есть? Почему не звонишь?
— Да времени нет, — ответил я, неохотно облокотившись на стенку. — Перешли границу Руси, сейчас уже пересекли границу царства Фрицева, скоро будем в Берлине… часа через два.
— Вы? Ах, ну да, там же еще вроде с тобой Серый Волк…
Интересно, откуда он это знает. Я запоздало понял, что чуть не пропалил Васю и уж точно пропалил Волка, и нервно сглотнул, поспешив перевести тему:
— А у вас что?
— Да ничего. Кощей заявил, что жениться хочет.
— ЧЕГО?! — вытаращился я. — Какой козел его по голове поленом стукнул?! Война на носу, а ему жениться.
— Ну, у террориста есть, возможно, свои на то причины, — рассудил Горох. — Свои подводные течения. Что-нибудь узнали о ковре?
— Да ровным счетом ничего. Даже рэкетиры, и те ничего не знают о похищении.
— А Василиса, между прочим, так и не нашлась, — пожаловался царь. — "Такая-сякая, сбежала из дворца. Такая-сякая, расстроила отца". Слушай, а может, Кощей ее похитил?
Я невольно представил себя в роли Кощея, который, как Шапокляк — зонтик, несет под мышкой краденую царевну, воровато оглядываясь и двигаясь перебежками, от дерева к дереву, и, не удержавшись, прыснул.