Бэмби… улыбается:
— Вечно ты Вилен со своими шуточками.
— Такими вещами не шутят.
— Ну да, так я и поверила. А известно ли вам, дорогие мои, что этот яд — смертелен, и что ни один человек не сможет выжить, если в его организм попадет даже его ничтожнейшее количество?
— Известно… Бэмби, как ты себя чувствуешь? — он говорит это, явно давая понять, что не собирается принимать участие в обсуждении вопроса, на который у него нет ответа.
— Хорошо… только пить хочется, но еще больше мне хочется почистить зубы… у меня во рту какой-то металлический привкус.
Делает движение, чтобы встать, но я удерживаю ее:
— Нет, любимая, пожалуйста, полежи еще немного.
У меня дрожит голос от страха, что ей может стать хуже в любой момент. Какая же моя девочка упрямица:
— Рэд, со мной все в порядке. Дай мне встать.
Приняв вертикальное положение, Бэмби поправляет бриджи и делает неуверенный шаг в сторону от кровати:
— Вот видишь, а ты боялся — мои ноги вполне способны удерживать мой вес.
И направляется в ванную своей обычной походкой.
— Нет.
— Да.
— Бэмби, нет.
— Рэд, я требую.
— Об этом и речи быть не может.
— Я имею право.
— Нет у тебя никаких прав, ясно?
Бэмби сжимается в кресле так, как будто я ее ударил. Нет, нет, нет… Что я сказал? Да как мой язык мог сказать такое моей девочке?
Она не кричит, не возмущается, не пререкается. Да лучше бы она делала все это… Лучше бы она выплеснула на меня все свое презрение за эти слова… Лучше бы она ударила меня…
Я протягиваю к ней руку, и моя девочка съеживается, как маленький ежик, клубочком еще сильнее … Вот только иголок в виде ее обычных колкостей не хватает …
Моя рука безвольно опускается, а ноги подгибаются, и вот я уже стою на коленях и прошу:
— Любимая, девочка моя, прости. Я не знаю как оправдать свою глупость. Бэмби, не молчи, пожалуйста, скажи хоть что-нибудь.
Она ничего не отвечает.
— Солнышко, я чуть не потерял тебя сегодня… Я не оправдываю этим свои слова, но лишь прошу проявить понимание.
Никакой реакции.
— Ты же прекрасно знаешь, что я на самом деле не думаю то, что сказал. Конечно, у тебя есть право…
Моя упрямица отличается вспыльчивостью, но эту черту ее характера с лихвой компенсирует быстрая отходчивость:
— Рэд, твои извинения — это всего лишь слова. Если ты действительно думаешь так, как говоришь, то докажи мне это на деле и выполни мое… мою просьбу.
— Что ты со мной делаешь? Да ты не понимаешь, о чем меня просишь! Ты хоть представляешь, чего мне стоит говорить тебе «нет», отказывать тебе в чем-то? Но как же мне втолковать тебе, что я это делаю для твоего же блага?
Губы сжаты в одну полоску — она не отступится…
— Бэмби, да.
— Ты согласен?
— Да.
Она кивает и говорит:
— Спасибо.
Когда я зашел в комнату, Бэмби уже закончила переодеваться. Эти штаны так здорово облегают ее попку и бедра, что мне хочется погладить эти ее прелести сию же секунду.
Как же быстро моя девочка научилась предугадывать мои желания:
— Рэд, держи руки при себе. И еще раз напоминаю мою настоятельную просьбу…
— Бэмби, я помню.
Она попросила меня не вмешиваться ни в коем случае… держать себя в руках… и, желательно, притвориться глухо-немым…
Вилен без стука открывает дверь:
— Вы готовы?
Судя по серьезному выражению его лица, он в таком же «восторге» от идеи Бэмби, как и я…
Мы подходим к тюремной камере, наш провожатый ритмично стучит в дверь.
К нам из камеры выходит допрашивающий Кессу, Первый Исполнитель. Он становится передо мной на одно колено:
— Аве Прим.
— Встань. Она сказала, почему хотела отравить мою жену?
— Нет. Мы уже сделали запрос на Ваше имя о применении к ней пыток.
— Я получил его одновременно с прошением Первого Воина о признании ее невменяемости.
— Он… был здесь и… просил меня свидетельствовать о том, что она не в своем уме.
Судя по интонации, с которой Первый Исп говорит «просил», я понимаю, что на самом деле это было угрозой.
— Что ты ему ответил?
— Правду — что Кесса здраво рассуждает, с готовностью отвечает на вопросы, подробно рассказывает, где и у кого достала яд, как передала его Приме, но что при этом упорно отказывается называть причину своего поступка.
— Ясно. Теперь оставь нас.
— Да, Прим. Страж будет в коридоре на случай необходимости.
И с этими словами открывает перед нами дверь. Я вхожу первый и остаюсь стоять возле косяка двери, следом идет Бэмби, за ней Вилен. Моя девочка вздрагивает, когда мой брат закрывает за собой дверь. Я беру ее за руку и притягиваю к себе:
— Бэмби, ты дрожишь… Что не так?
Она немного часто дышит, и качает головой, как бы говоря, что ей надо время, чтобы привыкнуть к окружающей ее обстановке. И тут до меня доходит… камера, каменные стены, запах — все это пугает ее на подсознательном уровне. Она не понимает причину этого ощущения паники, но мне она ясна как день:
— Вил, дверь, быстро.
Брат с готовностью распахивает ее. Бэмби смотрит в коридор, и выравнивает дыхание. Ласково спрашиваю:
— Так лучше?
Кивок.
— Может все-таки отступишься, и вернешься домой?
Отрицательное покачивание моей любимой упрямой головкой… И тут раздается насмешливый голос твари, прикованной в углу камеры:
— Что, Прима, тебе здесь не нравится, да?
Я не сдерживаю рык и оборачиваюсь на ненавистный мне голос:
— Закрой свой рот, мразь, или я лично вырву тебе твой поганый язык.
Бэмби кладет мне на щеку свою ладошку, как бы напоминая о моем обещании держать себя в руках. Вдох-выдох, Рэд… Вдох-выдох:
— Вилен…
Он смотрит на меня, и понимает без слов, что я прошу его взять на себя ведение допроса, потому что мне не удается совладать со своим зверем. Фак, да я и шаг внутрь камеры не смогу сделать, потому что попросту не выдержу и наброшусь на эту мразь, разрывая ее на мелкие кусочки…
Бэмби идет, ведомая за руку Виленом, подходит к своей отравительнице и жестом показывает на свои лодыжки. Мой брат тихо говорит:
— Нет, Бэмби, мы не можем освободить ее.
Моя девочка вздыхает и жестами о чем-то спрашивает (она стоит ко мне спиной, поэтому я не могу понять о чем именно). Вил «переводит»:
— Кесса, Прима спрашивает, били тебя Стражи или нет.
Я не могу слышать этот голос, не могу…
— Нет, меня не били. А что, ты пришла посмотреть на это?