Инос спешилась. Кэйд осталась в седле, на последнем из четырех мулов. Она вытащила свой молитвенник и, казалось, даже не замечала сида. В спальне у Раши Инос видела кое-что и почище наготы скульптуры. Азак шагнул поближе и следил за ее реакцией. Она должна продемонстрировать искушенность и образованность настоящей леди Империи. Это всего лишь камень, не стыдиться же его. Так, значит, вот они какие?
– Гонец, – грустно сказала она, – бежит кого-то предупредить.
– Или трус, сбежавший с поля боя.
– Нет. – Душу Инос пронизала печаль, как будто влага напитала рыхлую землю. Сердце ее подернулось пеплом мрака – дорога, ведущая в никуда, по которой не ходить никакому путнику, мальчик, обернувшийся камнем по какой-то забытой причине.
– У него вовсе не трусливое лицо, – сказала она, – а эти странные глаза... глаза сидов?
– Похожи на эльфийские, – сказал Азак, – раскосые. Но не такие большие. И уши тоже смахивают на эльфийские, но не заострены. Для эльфа он слишком мускулистый. Эльфы субтильны. Для импа слишком развита грудная клетка, а для гнома слишком мала. А приплюснутый нос – как у фавна. Понемножку от всех, в общем. Думаю, это сид.
«Нормальный нос, ничего ужасного, – подумала Инос. – Орлиный нос, как у джиннов, тоже не всякому пойдет, между прочим».
Она подошла ближе и остановилась между скалой и статуей, и невидящий взор изваяния устремился прямо на нее. Выкрошенная временем и ветрами, фигура все еще смотрелась как живая.
– Возвращайся, сид, – промолвила Инос. – Они уже не смогут услышать твою весть. И не смогут прийти на твой зов.
Она думала, Азак позабавится, глядя на нее, но он, кажется, погрузился в то же сумрачное настроение.
– Заповедные Земли, наверное, приберегли для нас кое-что и похуже.
Инос покачала головой:
– Не может быть ничего печальнее этого. Иди домой, иди к своим любимым, сид. Скажи им, что война окончена.
– Они спросят, кто победил, – мягко напомнил Азак.
– Скажи им, что ты погиб.
– Они спросят почему.
– «Почему» для мертвых не существует. Скажи, что ты погиб напрасно.
На минуту все застыло и замолкло. Даже ветер не осмеливался шелестеть травой, выросшей у ног юноши. Потом Азак снова спросил:
– Помнишь, как сказал поэт: «Ничто так не пугает, как завтрашняя война, так не вдохновляет, как сегодняшняя, так не печалит, как вчерашняя».
Она удивленно посмотрела на него.
– И вы тоже так считаете?
Азак улыбнулся.
– Вчерашнее меня не заботит, но нам нужно двигаться. Попрощайтесь со своим сидом, моя прекрасная леди. Он будет здесь бдить вечно, а мы, пожалуй, пойдем.
Инос еще раз взглянула в обиженные каменные глаза сида. Потом поежилась и подошла к мулам.
Тот сид был первым. За ним потянулась череда других, опрокинутых на землю, лежащих вниз лицом. А за ними еще и еще. Лес расступился, словно стыдясь прикрывать эту печальную картину. Во всю ширь по дну долины рассеяны были каменные трупы. Путникам пришлось сойти с дороги, потому что она совсем разрушилась, и теперь они пробирались между камнями и скалами, натыкаясь то и дело на молчаливых, застывших ратников.
Резвая речушка то и дело меняла русло, занося фигуры песком и стаскивая кучами на мелководье, но похоронить останки гигантской бойни – это работа не под силу одной реке и работа эта растянется не на один век. Травы и вьюнки тоже старались вовсю, укутывая фигуры гротескными зелеными мехами.
Многие, в особенности одиночные фигуры бегунов, которым труднее было удержать равновесие, теперь повалились и раскололись. Если встречались группы, в особенности там, где была мягкая почва, то фигуры в большинстве стояли, опираясь на соседей. Как и первый сид, все эти истуканы, выщербленные эрозией, покрытые лишайниками, все равно выглядели как живые, сохранив округлость каждого мускула, волнистость каждого локона.
Сотни и тысячи... навзничь и ниц... поодиночке или толпой скорбящих... все они умерли, все. Все они бежали от чего-то, как верно предположил Азак, и теперь провожали непрошеных гостей миллионами укоряющих каменных лиц.
Большинство их составляли молодые мужчины, наверное, воины регулярной армии, но немало было и мирных жителей. Инос замечала женщин, и старых и молодых, стариков, лежащих коленями вверх – наверное, они катили в повозке, от которой теперь и следа не осталось. Были и целые семьи: дети с родителями, держащиеся за руки, взрослые с малышами на плечах, а один младенец все еще держал в ротике каменный сосок матери. Увидела она и человека, согнувшегося под тяжестью груза, теперь несуществующего, от которого остались только вмятины на плечах. Были и воины в шлемах, размахивающие мечами, чтобы пробить себе дорогу в толпе, теперь у ног их валялись позеленевшие обломки – жалкие остатки грозного оружия. У некоторых воинов ноги запутались в стременах, они лежали прямо на костях коней. А ведь травы схоронили не только кости, обломки и развалины, но и монеты, драгоценности, произведения искусства. С содроганием Инос подумала, что за несколько дней могла бы обеспечить свое будущее... и потерять рассудок. А эти глаза...
Ее охватила безудержная дрожь. Она с надеждой взглянула на Кэйд, вдруг тетка пожелает повернуть назад или станет умолять искать другой путь через холмы или даже вернуться обратно в Зарк; но та ничего не сказала, хотя на ее бледном лице был написан ужас. Даже Азак выглядел сумрачно. Никто не проронил ни слова, пока крошечный отряд прокладывал путь через жуткий мавзолей.
Но вот и последние воины. Долина опустела и внезапно кончилась, будто вставленная в рамку островерхих утесов на фоне голубого неба.
Наверное, когда-то здесь стояла крепость, охранявшая вход в долину. Сохранились лишь камни восточной башни, а сама стена и большая часть строений растаяли, как масло, и утекли вниз. Только и осталось, что громадный застывший натек стекла да несколько прогоревших труб, порыжевших и полурасплавленных от давно остывшего жара. Вот от чего бежали сиды. Инос не высказала этого вслух, да и остальные промолчали.
Дорогу они потеряли и теперь пробирались по лесу. Они молча ехали друг за другом, не обмениваясь ни словом, ни, взглядом. Слишком уж мрачные мысли тревожили путников.
Сквозь ветви просвечивало солнышко. Местность снижалась. Азак опустил поводья, женщины остановились рядом. Перед ними расстилались луга, почти незаметно понижающиеся к западу. Далеко-далеко блестела большая река, лениво петляющая по просторам полей. Насколько хватало глаз, раскинулись бескрайние поля под голубым небом, теряющиеся в голубой дымке. Теплый ветерок шелестел листьями – первый признак далекого моря.
– Вот и Тум, – тихо сказал Азак.