— Ваше Высочество, я сказала Императрице эти слова, только из любви к Вам!
— Из любви? — я был уже почти спокоен, но тут злость опять прихлынула к голове, — Тётушка, Вы пытались сломать мне жизнь! Вы, которой я доверял!
— Павел, прости, но так было надо!
— Кому надо? Кто мне говорит о таком, Вы — Скавронская!
— Да, я Скавронская! Моя тётя была далеко не примерного поведения и низкого происхождения и именно ей я должна быть благодарная своим положением! Я знаю это! — она опять заплакала, — Мне всю жизнь об этом напоминают! Но я не об этом! Те времена миновали, Павел, миновали! Если Вы продолжите свою связь, то Вас осудит общество! Не просто осудит, а будет настроено резко против Вас!
Если Петру I было возможно жениться на простолюдинке, то уже Елизавета не имела возможности объявить о Разумовском, хотя и смогла его возвысить. А Екатерина уже не пыталась выйти замуж даже за дворянина. Поверьте, слухи о Вашей связи уже вызвали резонанс, подрывающий положение Вашей матери! И семья моя была среди тех, кто такие слухи и намерения всецело поддерживал! — глухо закончила она.
— Выходит, тётушка, Вы пошли прямо против планов своей семьи? — я хотел расставить все точки над i.
— Да! Я не хочу больше допускать ошибку, не поддержав Вас сразу!
— А почему так, тётушка? Почему Вы пошли к маме, а не ко мне — рассказать о таких проблемах в моей личной жизни? В моей, тётя?
— Она сильнее, чем ты сейчас, Павел! Ты влюблён!
— Да тётя, Вы правы… — я действительно не смог бы сейчас без давления матери даже подумать о прекращении отношений с Анюткой. Я — юноша, и даже разуму зрелого человека не взять бешеные чувства подростка под контроль.
Я простил тётю, конечно. Мы долго разговаривали, гуляли по парку, потом отобедали. Я узнал историю женщины, которую всегда тыкали её низким происхождением, а ещё и тётей — Елизаветой Петровной, беззаконно ставшей Императрицей[82]. Она вышла замуж далеко не по любви, ей нашли супруга, нуждавшегося сначала в деньгах, потом в связях, потом и всегда опять в деньгах.
Только единственная дочь была её отрадой, вот ради неё она и старалась жить. Мне стало жаль её, глубоко несчастную женщину, обижаемую обществом, живущую с нелюбимым супругом, которого она презирала.
А вечером нагрянул Алексей Григорьевич. Уже немолодой, но ещё очень решительный, судя по бутыли, которую он притащил с собой. Голова моя сразу заболела! Снова пить?
— Да Вы только попробуйте, Павел Петрович! — с хитрым выражением лица заныл один из самых моих близких людей в этом мире, — Глоточек извольте! — я со смехом пригубил. Это был нектар. Сладкий, нежный нектар из божественного источника.
— Это, Павел, у меня на хуторе делают. Специальная Разумовская наливочка!
— А из чего? Вот чувствую ягоды, мята есть…
— Не угадаешь, Павлуша! Никогда! Секрет это! Там и ягод, и трав, и ещё кой-чего так намешано! Зато от похмелья — лучшее лекарство, да и так ничего! — смеялся старый казак. — Ты подливай, не стесняйся.
Так Разумовский балагурил, пока мы эту наливочку не приговорили. Напился я крепко, только вот настроение уже было другим. Чёрная тоска и самоедство сменились своей более светлой сестрой и сожалением. А Алексей Григорьевич рассказывал мне, про свою жизнь, как молодой казачок-певун приглянулся дочке Петра Великого. Незаконной дочке! И их отношения проблемой тогда не были. Так — отродье, прав на престол не имеющая, с казачком спелась.
Как эта девчонка стала императрицей, как женой его стала перед Богом, как всё закончилось, но он остался её мужем.
— Вот и выходит, Павел Петрович, что жизнь моя пролетела, а семьи-то у меня и нет. Ты спросишь, любил ли я Лизку свою? Любил! Но потом скорее верен ей был. Она же мне изменяла, а я что? А я-то уже терпеть это мог… Даже мужем её назвать себя перед людьми не мог… Э-эх!
— Как же ты, Алексей Григорьевич, живёшь-то с этим?
— Хе-хе. Живу как-то! Вот хорошо, что с тобой, царевич, поговорить могу, душу излить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Так получается странно — один из самых влиятельных людей в государстве, осыпан милостями как никто другой, любимец общества и императорской фамилии, а на самом деле несчастный человек, который единственную радость для себя видит — быть моим советчиком, помогать мне и России… М-да…
А потом он запел. Как он пел! Я понимал, что Алексей Григорьевич — певец, по нынешним временам профессионал. Но он пел как ангел. Душа взлетала и падала. Он пел задумчивые песни, пел боевые… Пел мне всю ночь. Я вообще не очень любил здешнюю музыку. Опера мне и в той жизни не очень нравилась, а тут, это вообще был чистый ужас — кошачья свадьба! А он…
Через день я вернулся в Санкт-Петербург, полностью себя уже контролируя.
Не до соплей сейчас, в России война, и война опасная — турки крайне серьёзный противник, нацеленный отнять у нас как минимум Азов, Запорожье и Польшу, а как максимум ещё и бывшие мусульманские регионы. Предстояло разрабатывать меры по подготовке к войне и план боевых действий. Я, получив опыт административной работы и известность в качестве руководителя, был уже готов, по мнению мамы, официально присутствовать на советах.
Для начала я посчитал нужным не светить своё мнение перед кем-либо кроме матери и своих ближайших помощников — лучше присмотреться и выработать с мамой стратегию поведения. На советах определили — провести рекрутские наборы и начать готовить резервы, а также подготовить Балтийский флот к переходу на Средиземное море. Для этого договориться с англичанами о помощи в обеспечении перехода — англичанам срыв французских интриг и ослабление противника всегда на руку.
Всё было довольно логично, но вот назначение генерала Голицына на командование главными силами в будущей кампании для меня выглядело не очень правильно, я хорошо помнил, что Миних считал лучшим генералом русской армии, естественно, после себя, Румянцева, которому была поручена лишь вспомогательная роль. Причиной такого назначения была былая лояльность Румянцева Петру Фёдоровичу и его слишком легкомысленное поведение во времена тётушки Елизаветы.
Не будучи военным руководителем и не обладая за своей спиной авторитетом Миниха, я не решился открыто критиковать такое решение, но в частном порядке маме я свои сомнения высказал, что потом сослужило мне неплохую службу.
Главное, что я вынес из этих советов — с деньгами в стране было плохо. Для обеспечения армии пришлось вводить массу новых налогов, что явно негативно должно́ было отразиться на, и без того слабой, экономике страны. Поэтому Голицыну были даны инструкции — войну не затягивать. Стараться быстрее победить турок и добиться мира.
Для насыщения войск офицерами собирались провести досрочный выпуск из военных корпусов, но сейчас я настоял на отсрочке исполнения этого решения хотя бы ещё на год, чтобы шестилетнюю программу обучения первого выпуска успели хоть как-нибудь скорректировать и на выходе мы получили именно офицеров-пушкарей, а не пушечное мясо.
Щепин и Ганнибал засобирались на войну, но я попросил Екатерину, и она запретила им это делать. Щепину до подготовки заместителя, а Ганнибалу вообще — немолод он уже был, да и достойной замены я ему не видел. У Щепина были многочисленные ученики, но вот опыта работы в системе им не хватало.
Пусть и война, а о будущем думать надо… Вот и Горный корпус, как обещал Тасимову, открыли. Директором его назначен был Михаил Соймонов, энтузиаст горного дела и металлургии. Будучи одним из руководителей Берг-коллегии[83], он имел обширные связи в империи. Именно Михаил Фёдорович оказался тем человеком, что был мне нужен. Бывший боевой офицер-артиллерист, он просто жил своей работой. Найти бы мне побольше таких людей…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он мне понравился ещё и тем, что при нашем знакомстве, беседуя со мной, чётко указал на проблемы русской металлургии — подневольный труд и начинающееся технологическое отставание от Европы, причём второе во многом проистекало из первого. Человек, который сам дошёл до вещей, что я знаю из опыта будущих поколений, просто обязан был стать моим единомышленником и близким другом…