Читать интересную книгу Тысяча вторая ночь - Франк Геллер

— Да, — сказала Амина. — Я люблю Башира. Он пренебрег моей любовью, усомнился в ней, и от этого она окрепла.

— А пережитый вами ужас? — сказал профессор. — А тысяча и две ночи?

— Должно быть, они укрепили мою любовь, — сказала Амина. — Я остаюсь здесь.

— Тень Захер-Мазоха! — воскликнул профессор. — Не смею влиять на ваше решение, мадам, но, к сожалению, если вы останетесь дома, придется вас сделать соломенной вдовой. В нашей прогулке через пустыню в Туггурт будет участвовать ваш муж.

— Я? — завопил Башир голосом роженицы. — Что ты придумал, паршивая неверная собака? Я буду тебя провожать? Мало тебе верблюдов?

— Ты дашь верблюдов, — сказал профессор, — и, кроме того, прогуляешься с нами. Неужели я тебя здесь оставлю, чтоб через пять минут ты сделал вольт и пустился к комиссару?

— Чем ты меня заставишь? — сказал Башир. Профессор показал, на винтовку.

— Если мало будет ружья, так поможет коврик.

Башир взглянул на ружье и на коврик. Трудно сказать, каким из двух предметов был вызван больший страх и отвращение на его лице.

— Вот мои намерения, — сказал профессор. — Слово теперь за тобой. Помни, что у меня ружье и коврик и что марабу, прислужник ковра, понимает по-арабски на случай, если ты слукавишь!

5

Как приятно все-таки вернуться в образованное общество.

Еще мерцали молочно-белые звезды, когда мы выступили из дома Башира. Заря смыла звезды, когда исчезли последние пальмы Тозера. Солнечный восход мы встретили уже в пустыне — профессор, два его друга, марабу, я и Башир, сын Абдаллы (да будет проклято его имя!). Я на верблюде своем старался ехать как можно ближе к профессору и его друзьям, так как мне доставляло истинное удовольствие слушать разговоры цивилизованных людей. Они же не без удовольствия знакомились с моими мнениями о Башире и с подробностями моего с Аминой пленения. Несколько раз пожелали они выслушать рассказ Амины о кандахарском коврике.

На другой день после полудня француз вдруг сказал:

— Сегодня ночью, профессор, вы объяснили все, но об одном вы умолчали.

— О чем же?

— Вы не сказали, каким образом мы с Грэхэмом попали в этот дом.

— Вас привел туда коврик.

Француз и англичанин вытаращили глаза.

— Как вы сказали?

— Грэхэм откупил ковер у друга нашего марабу. Марабу предостерег его и сказал, что он не дается в руки покупкой, что джинн коврика вернет его марабу. Постарайтесь вспомнить, что вы на это ответили, милый Грэхэм?

Англичанин напряг память.

— Если он это сделает, сказал я, пусть буду я одержим всеми демонами ковра, да еще другими в придачу, и что, если он это сделает, я готов съесть свою собственную голову!

— И что же? Разве желание ваше не было близко к исполнению? И где еще оно могло исполниться, если не в доме Башира? Вы, Лавертисс, вы отобрали коврик у марабу силой. Тогда же вы обнаружили решительное намерение доискаться правды о Грэхэме. Я сказал: не забывайте, что правда всегда лежит на дне колодца. На это вы ответили: «За правдой я спущусь куда угодно». В тот же день вы повели себя странно (подобно Грэхэму), а наутро люди Башира нашли вас в колодце.

Француз и англичанин, сильно озадаченные, глядели на своего друга, — а я созерцал его с почтительным удивлением. Увы, как поверить, что высокообразованный человек снисходит до предрассудка и верит в джинна?

— Вы полагаете, что к коврику приставлен джинн? Вы допускаете существование духов, являющихся на первый свист, как в «Тысяче и одной ночи»?

Профессор глядел, улыбаясь, в пустыню.

— При взгляде на современную цивилизованную Европу я несокрушимо верую в духов и в то, что их можно заклинать. Я даже думаю, что заклинать их опаснее, чем джиннов из «Тысячи и одной ночи». Мы хвалимся тем, что подчинили себе природу, и думаем, что нам удалось ее покорить. Но разве то, что мы сейчас переживали, не страшная ее месть? Мы, выражаясь языком «Тысячи и одной ночи», хотели обуздать духов воздуха, воды и огня — и что получилось? У нас есть пушки, стреляющие на сто шестьдесят километров, аэропланы, летающие без летчика и механика, истребляя ядовитыми бомбами целые города. Все это не фантазии. Так именно рисуется предстоящая война военным специалистам. И можно ли от всего этого уклониться? Нет, нельзя. Мы разнуздали духов, как рыбак из «Тысячи и одной ночи».

Сбитые с толку, мы глядели на профессора. Как понимать его слова? Он ничего не ответил на немые наши вопросы, и мы поехали дальше. Целый день мы ехали в золотой пустоте песчаного моря, и еще один день, и еще один день. На четвертый день, на полпути от Тозера до Туггурта, профессор велел остановиться и сказал Баширу (да будет проклято его имя!):

— Здесь пути наши расходятся. Нам ехать дальше, а тебе обратно. Когда ты вернешься в Тозер, мы уже минуем Туггурт. Возвращайся в Тозер к своей супруге, но помни одно: если ты повредишь нам излишней откровенностью с властями или будешь дальше терзать свою жену, — джинн коврика явится к тебе немедленно с самым беспощадным визитом. За это я ручаюсь. Понял? Теперь всего лучшего.

Так сказал он, и вскоре увидели мы Башира, одиноко плетущегося домой, провожаемого всеобщим презрением и моими громкими проклятиями. Мы же поехали дальше, и на другой день случилось последнее в нашей поездке приключение. Мы сделали полуденный привал, спасаясь от жары, с каждым днем все более нестерпимой. Мы расположились ко сну, и марабу вызвался охранять нас спящих. Но странным образом сдержал он свое обещание. Зная немного характер этого марабу, тут нечему удивляться. Самое удивительное, что профессор, старый знакомый марабу, мог ему довериться. Но он поверил марабу, и мы, разметавшись, уснули. Открыв глаза, мы убедились, что на страже нашего сна не стоял никто. Страж нашей дремоты дезертировал, и напрасно искали мы его следов в окружающей пустыне. Он исчез. Притом он исчез не один. С ним вместе пропал и верблюд. Оба друга профессора воскликнули в один голос:

— Это еще не самое худшее! Он бежал и стянул коврик!

Профессор поднял седло, служившее ему подушкой.

— Коврик пропал, — сказал он. — Марабу отобрал его хитростью, кражей и обманом! Лишь бы только он…

Он не договорил и начал шарить рукой в седельной сумке.

— Нет, — воскликнул он. — Другого он не забрал. Другое он нам оставил.

Он открыл подсумок. В первый раз я увидел сокровища, украденные у Абдаллы, сына Башира, прапрадедами немца и марабу: Вспыхнув под белым солнцем пустыни, они ослепили мне глаза почти так же, как россыпь небесных звезд третьего нищего из рассказов Амины. Здесь были сапфиры, смарагды, рубины и опалы, мерцавшие всеми оттенками небесной радуги, иные красные, как кровь на груди раненой голубки, иные желтые, как зрачки ядовитой змеи, иные голубоватые, как отсвет стального клинка, иные зеленые, как жгучие, ядовитые напитки, подаваемые в тунисских кафе. У меня отнялся язык. Все это профессор вывез с Соляного озера, с самой бесплодной земли, более бесплодной, чем лоно женщины, проклятой Аллахом. Профессор ссыпал драгоценности обратно в подсумок, и они мне напомнили фонтаны пестрого огня, взметаемые к ночному небу в день национального праздника французов.

— Это он нам оставил и удрал с ковриком, — сказал профессор. По-своему он прав. Для того, кто верит в коврик, он — сила. Но я предпочитаю вот эти безделки. С ними все-таки легче и сподручнее, чем с джинном из «Тысячи и одной ночи».

Йя хасра! Марабу исчез с ковриком. Мне самому в пути несколько раз но очень, очень редко — мерещилась возможность хитростью, кражей и обманом захватить ковер. Но я сейчас же подавлял эти мысли, ибо разве мыслимо обокрасть человека, который только что тебя спас? К счастью, от дальнейших искушений меня избавил марабу, обокравший с низким вероломством того, кому недавно он пел хвалу. Новое доказательство черного характера этого марабу. Йя хасра!

Через день мы были в Туггурте. Здесь профессор написал письмо трем европейцам в тозерской гостинице. Письмо гласило:

«Господа!

В предположении, что вас еще не утомили поиски клада на Соляном озере, клада, перешедшего от Абдаллы, сына Башира, к прапрадеду господина Тотлебена, — на этот случай даю вам хороший совет: бросьте! Во-первых, я нашел место, где стоят бочки с негодной к употреблению мукой, и место, где зарыта собака, и остров, обозначаемый числом «тлети»; во-вторых, я нашел клад и забрал его. Сожалею, что перебежал вам дорогу. У вас были, так сказать, традиционные права. Своим успехом я обязан не столько себе, сколько вашим раздорам и недостатку взаимного доверия. Тотлебен утаил от вас подлинные записи своего предка. Он хранил их в матерчатом мешочке под москитной сеткой, а вам показал самодельные, рассчитывая самому найти клад. Но если бы мосье Пикарду и мистер Боттомли умерили свои вымогательские аппетиты, Тотлебен, несомненно, показал бы подлинные бумаги. А если бы вы хорошенько обмозговали это дело втроем, клад был бы найден, — поскольку можно его найти, не обладая ковриком.