надел ей потерянную туфельку.
Как просто, — с неожиданной грустью подумал Моцарт. — Как мало человеку надо для счастья, как долго и безнадежно он этого ждет. И как бессовестно легко сделать его счастливым, даже волшебную палочку из кармана доставать не надо, просто пальцами щелкнуть. Что-то в этом было неправильное, но думать об этом не хотелось, и они просто встали в хвост длинной очереди, уткнувшись каждый в свое приобретение и то и дело показывая друг другу самые интересные иллюстрации.
Вечерние сумерки застали обитателей квартиры в избе-читальне. Грамотные (Моцарт и Надежда Петровна) зачитывали вслух понравившиеся отрывки, неграмотные (Тихон и Маруся) слушали и расширяли кругозор.
— «В переводе с греческого «музыка» означает «искусство муз», — сообщал аудитории Евгений Германович и пояснял от себя, — музы — это богини, дочери Зевса.
— «Французское слово «пасьянс» в дословном переводе означает «терпение», то есть именно то, что необходимо человеку, который решил провести время за раскладыванием пасьянса», — не оставалась в долгу Надежда Петровна. — Я же говорила, что польза от него!
— «Музыка снабжает душу крыльями, способствует полету воображения, музыка придает жизнь и веселье всему сущему», — гордился Моцарт. — Это не я сказал, это Платон.
— «В некоторых пасьянсах все зависит от удачного расположения карт, в других — все решают внимание и комбинаторные способности самого игрока», — подчеркивала Надежда Петровна. — Тоже, знаешь ли, не просто так, чтоб раз — и готово.
Разошедшийся Моцарт предложил устроить обмен опытом: он будет учить Надежду новым мелодиям, освоение которых, судя по предисловию в самоучителе, уже на за горами, а она научит его раскладывать пасьянсы — те самые, где нужны внимание и комбинаторное мышление. Смеясь, Надежда согласилась выучить к Новому году мелодию «В лесу родилась елочка», а ему преподать урок раскладывания так впечатлившего его «Восторга идиота». Тихону и Марусе было обещано гадание на тематическом пасьянсе «Кошечка в углу». До серьезных разговоров в этот вечер не дошло, зато был съеден весь зефир, выпито четыре рюмочки коньяка (три Моцарту, одна — Надежде), взяты обязательства на неделю вперед.
И, проводив соседку домой, Моцарт с удивлением осознал, что вот уже второй день он чувствует себя вполне не то чтобы счастливым, но… Тут он задумался, честно пытаясь дать определение своему состоянию. По привычке подошел к пианино, усмехнулся — и когда это Надежда успевает? — взял в руки лежавший портрет.
— Знаешь, говорят — душа не на месте. У меня она сместилась, когда ты из парикмахерской пришла и в первый раз подстриглась. Потом вообще едва не вылетела к чертовой матери. Но она зачем-то вернулась и опять на месте обустраивается. Хотя это странно, конечно… А у тебя как дела?
Ответа на этот раз он не услышал. Что ж, наверное, она занята. Это и понятно при нынешнем положении дел: новая страна, новая жизнь. Новый мужчина, мать его… Впервые разозлившись, да так, что кровь бросилась в лицо, он опять хлопнул портрет на крышку фортепиано, ушел в кухню и за полчаса допил остававшийся в бутылке коньяк. Это помогло, хотя Моцарт и не опьянел совершенно, коньяк — не водка, ума не лишает, как говорил один из его друзей-альпинистов. Ему стало неловко за перепады настроения, которые он сам про себя всегда называл «дамскими» и снисходительно прощал Анне. А мужику негоже. Он молча поставил портрет на место. Анна тоже молчала. Постояв в задумчивости, Моцарт сходил за стремянкой, снял картину — вечерний Париж, они купили ее на набережной Сены в самый первый свой визит во Францию, и он прекрасно помнил, как старик-художник, прямо при них дорисовывавший картину, хитро посмотрел на них и вдруг несколькими штрихами добавил в композицию два силуэта, мужской и женский, он высоченный, она — маленькая и хрупкая. Картину Моцарт отнес в кладовку вместе со стремянкой, присовокупив, что сейчас не время для исторических сантиментов. А на освободившийся гвоздь повесил портрет жены.
Отошел, полюбовался — получилось отлично. Во-первых, стоящий на пианино потрет больше не будет вводить Надежду в ежедневный соблазн. А во-вторых, поскольку пианино стояло в нише, то Надежда при желании сможет сесть за стол в гостиной так, чтобы его не видеть, так что ослабление позиций портрета не выглядело так уж демонстративно.
— Кто молодец? Я молодец! — процитировал он фразу из невероятно смешного и столь же противного, на его взгляд, клипа группы «Ленинград», который в порядке расширения кругозора показали ему еще весной его студенты. — Только что не на этих, как их… Туфли-то эти дурацкие?
Анна опять промолчала. Не услышала, а может, и обиделась.
…На самом деле ей и правда сегодня было не до этого. Все-таки она приехала в Израиль не для того, чтобы ностальгировать по прошлому и вести бесконечные мысленные разговоры с брошенным мужем.
Наутро позвонила старшая сестра Анны, Алла, чтобы договориться насчет общего подарка ее супругу-имениннику. Было видно, что она рада законному поводу позвонить, рассказать новости и расспросить о делах. Евгений Германович заверил, что «у него все в порядке», обещал непременно быть, потому что тоже соскучился обо всех, и согласился принести гитару, чтобы все вместе могли спеть «как раньше». Странно, но в семье, где на фортепиано не умели играть только три зятя, никто не садился к пианино «просто так», не по работе, поэтому на семейных праздниках всегда пели под аккомпанемент гитары. При этом смеялись, что им аккомпанирует «сам Моцарт», он сперва ужасно смущался, а потом ничего, привык.
Положив трубку, Евгений Германович улыбнулся этим воспоминаниям. В большой семье и при жизни Иосифа Самуиловича, и после его ухода дни рождения праздновали не по разу в месяц, и всегда было шумно, вкусно и весело. Были детские дни рождения с конкурсами, сюрпризами и всевозможными играми, новогодние вечеринки с танцами до утра, а еще Восьмое марта, свадьбы и годовщины свадеб… он вдруг понял, как ему не хватает сейчас этих людей, ставших за многие годы его настоящей семьей, в которой его любят и ждут, и переживают за него. Он представил, как они весь этот месяц после отъезда Анны думали и выстраивали план разговора, боялись ему позвонить, чувствуя и себя виноватыми в том, что произошло. Но что случилось — то уже случилось, и этого не изменить, поэтому глупо прятать друг от друга глаза и выражать сочувствие. Тем более, что все живы и собираются жить дальше, даже он сам и Бэлла Марковна. А раз так, то он преподнесет им сюрприз, после которого уже никто не станет делать кислую физиономию и будет, о чем поговорить и заодно