месту выражается посредством конкурирующих социальных конструкций значений, которые выражают статуя и остров, – от образа освобожденного чернокожего раба до индейской принцессы45, – конструкций, основанных на разных восприятиях, конфликтующих воспоминаниях и множественных построениях истории, о чем свидетельствуют проведенные в ходе исследования интервью. Паломничество на Либерти-Айленд, копии статуи Свободы, рассказы, записки и песни людей, которые жили на острове, посещали его и работали в этом месте, иллюстрируют интенсивность связей и ощущения принадлежности и национального мифотворчества, которая характерна для подобной разновидности конструирования пространства в национальных целях.
Националистические социальные конструкции также встроены в личные жизненные траектории, основанные на множестве зафиксированных смыслов. Эдна Ломски-Федер, опираясь на жизненные истории израильских ветеранов Войны Судного дня 1973 года, утверждает, что память «встроена в некое поле воспоминаний, предоставляющее различные интерпретации, проектируется этим полем и черпает оттуда свое значение» (Lomsky-Feder 2004: 82). Ломски-Федер обнаруживает, что данное поле не является открытым пространством в том смысле, что «вспоминающий субъект не делает свободный выбор любой интерпретации по собственному желанию» (Lomsky-Feder 2004: 82). Напротив, доступ к коллективным воспоминаниям дифференциально распределен в соответствии с культурными критериями, которые диктуют то, кто именно уполномочен помнить и что именно следует вспоминать. Эта провокативная находка также применима к памяти места в случаях, когда воспоминания людей формируются социальными и культурными «пропусками» наподобие доступа к знанию и контроля над пространством – именно об этом свидетельствуют приведенные ниже этнографические примеры Национального исторического парка Независимости в Филадельфии и уничтожения и перестройки исторической части Бейрута. Стертые ландшафты и воспоминания о социальном исключении создают «диссонирующее наследие», о котором пишет Линн Мескелл (Meskell 1999), то есть негативное отношение людей к тому или иному месту или месту, насильно лишенному своего значения и привязанности к нему людей. Эти этнографические описания представляют собой примеры того, как место и память основываются на множественных пересечениях, конфликтах и неизбежно нестабильных социальных конструкциях, которые постоянно формируются и реструктурируются властными механизмами исторических, политических, экономических и социальных сил.
Социальное конструирование расы, класса и гендера
Авторы современных исследований в области социального конструирования пространства часто фокусируются на предписаниях, оспаривании и политиках, связанных с расой, классом, гендером, сексуальной ориентацией, возрастом, способностями (abilities) и другими социальными категориями. Эти конструкции, относящиеся к стране в целом, району/сообществу и отдельным локациям, усиливают структурные ограничения, неравенство и изоляцию, а также открывают возможности для появления привязанности к группе и месту (Bank 2011, Carter 2014, Hoffman 2002).
Этнографические исследования гендерно дифференцированных пространств проливают свет на то, каким образом образцы повседневного поведения, символические репрезентации и способы распределения пространства маркируют места с гендерной спецификой. В этих же исследованиях демонстрируются способы наделения определенных локаций гендерными значениями либо превращения их в точки, где осуществляются гендерно дифференцированные практики. Центральную роль гендера в любых формах создания конкретного места иллюстрируют уже упоминавшиеся выше разнообразнейшие этнографические описания пространственно-дифференцированных гендерных практик – работа Пэтти Келли (Kelly 2008) о государственном борделе «Зона Галактика» в мексиканском штате Чьяпас, интерпретация пространства кенийского народа мараквет у Генриетты Мур (Moore 1986) и исследование Деборы Пеллоу (Pellow 2002), посвященное историческому конструированию гендера и пространства при помощи социально-пространственных практик в поселениях-зонго46 народа хауса в Аккре (Гана).
Начало изучению расиализации пространства было положено первыми новаторскими исследованиями расы, места и социального исключения, выполненными Джоном Сент-Клэром Дрейком и Хорасом Кейтоном (Drake and Cayton 1970 [1945]), которые проблематизировали социальное и пространственное конструирование «черных гетто». В представленной Стивеном Грегори (Gregory 1998) социальной истории района Корона в нью-йоркском Квинсе дается глубокая критика микрополитики черных активистов и городских чиновников, участвующих в «расиализации места», и негативного влияния расовых и классовых властных механизмов на рассматриваемую территорию. Миека Поланко (Polanco 2014) на материале юга США исследует последствия реализованного на федеральном уровне признания сообщества Юнион (штат Виргиния)47 историческим «черным» районом – это решение привело к расиализации и гомогенизации жителей, уничтожив у белых старожилов и недавно прибывших чернокожих жителей ощущение родного места, идентичности и сообщества. А Жаклин Браун в этнографическом исследовании расиализации «черного» Ливерпуля приходит к выводу, что «место является осью власти как таковой» (Brown 2005: 8), проводя исторический анализ ассоциативной связи Ливерпуля с его чернокожими жителями и последствий этой расиализированной городской идентичности48.
Еще одним примером того, как пересекающиеся конструкции расы и класса проникают в пригороды, формируя вычищенное и привилегированное социальное пространство, является социальное конструирование «белизны» (whiteness) в закрытых жилых комплексах (Low 2009, 2003). «Белизна» не только указывает на расовую принадлежность, но и является исторической и культурной конструкцией, которая активно производится и воспроизводится с целью повышения и/или улучшения статуса индивида либо социальной группы. «Белизна» является признаком систематических преимуществ одной группы над другими, становясь вместилищем этих преимуществ в обществах, структурированных расовым доминированием (Frankenberg 1996, 2001).
Для жителей американских пригородов властные механизмы «белизны» (whiteness) скрыты и редко оспариваются, поскольку белые общаются друг с другом в основном в пределах жилых районов, где уже состоялась расовая сегрегация. Механизмы, связанные с расовыми привилегиями, варьируются в зависимости от социально-экономического статуса и гендера, но заметны для большинства людей. К этим механизмам относятся дистанцирование, отрицание, превосходство, принадлежность и солидарность. Эти механизмы защиты «белизны» можно наблюдать в закрытых жилых комплексах, где они выступают в качестве обоснования для обитания в «белом», защищенном анклаве. В результате физическое пространство района начинает отождествляться с его расовым составом. Такое расиализированное упорядочивание пространства и отождествление пространства с конкретной группой людей выступают принципиальным аспектом усиления расовых предрассудков и дискриминации в американских пригородных ландшафтах. В этих сообществах
«белизна» обладает социальной властью определять себя в качестве нормы, того пункта, где само понимание нормальности может возникать и игнорироваться рутиной социального порядка (Fiske 1998: 86).
Таким образом, «белизна» становится одновременно и основанием, и практикой нормализации. Закрытые жилые комплексы способствуют тому, что их обитатели осуществляют наблюдение за границами своих районов, а следовательно, способствуют сохранению этих границ в пространстве.
В аналогичном ключе Рейчел Хейман рассматривает нестабильное положение среднего класса в США в этнографическом исследовании (Heiman 2015), посвященном тому, как жители пригородов Нью-Джерси борются за сохранение собственной классовой принадлежности, огораживая свои жилые районы и разъезжая на больших внедорожниках. Хейман фиксирует, что семьи, перебирающиеся в пригороды, чтобы купить более дешевое жилье и вести образ жизни белого среднего класса, все чаще сталкиваются с тем, что из‐за структурной перестройки экономики им сложно противостоять давлению классового консюмеризма и дефициту местных бюджетов. Робкие претензии жителей на статус среднего класса и финансовую уверенность оказываются все более уязвимыми: они не в состоянии содержать более качественные школы,