Когда светящийся шар поравнялся со мной, он был от меня шагах в десяти, не более, и потому я мог хорошо его рассмотреть. Раза два его внешняя оболочка как бы лопалась, и тогда внутри его был виден яркий бело-синий свет. Листки, трава и ветви деревьев, мимо которых близко проходил шар, тускло освещались его бледным светом и как будто приходили в движение. От молниеносного шара тянулся тонкий, как нить, огненный хвостик, который по временам в разных местах давал мельчайшие вспышки.
Я понял, что имею дело с шаровой молнией, при абсолютно чистом небе и при полном штиле. Должно быть каждая из травинок была заряжена тем же электричеством, что и молниеносный шар. Вот почему он избегал с ними соприкосновения. Я хотел было стрелять в него, но побоялся.
Выстрел, несомненно, всколыхнул бы воздух, который увлек бы за собой шаровую молнию. От соприкосновения с каким-либо предметом она могла беззвучно исчезнуть, но могла и разорваться. Я стоял, как прикованный, и не смел пошевельнуться. Светящийся шар неуклонно двигался все в одном направлении. Он наискось пересек мою тропу и стал взбираться на пригорок. По пути он поднялся довольно высоко и прошел над кустом, потом стал опускаться к земле и вслед затем скрылся за возвышенностью.
Странное чувство овладело мною: я и испугался и заинтересовался этим явлением. Очень быстро чувство страха сменилось любопытством… Я быстро пошел назад, взошел на пригорок и пробрался к тому кусту, где последний раз видел свет. Шаровая молния пропала. Долго я искал ее глазами и нигде не мог найти. Она словно в воду канула. Тогда я вернулся на тропу и пошел своей дорогой.
Луна немного переместилась. Длинные черные тени деревьев, словно гигантские стрелки, показывали, что месяц передвинулся по небу к той точке, в которой ему надлежит быть в девять часов вечера. Кругом все спало. Сквозь ветви деревьев на тропу ложились кружевные тени листвы, я ступал на них, и они тотчас взбирались ко мне на обувь и на одежду.
Впереди меня мелькнуло что-то темное, и невозможно было разобрать, что это: зверь или птица. Я весь находился под впечатлением виденного. Все время мне представлялась шаровая молния, и я очень сожалел, что не пошел за нею следом и не проследил до момента ее исчезновения.
Через час пути я вышел на проселочную дорогу. Она привела меня прямо к концессии.
Озаряемые сияньем луны, палатки нашего бивака казались иссиня-белыми. Около них чуть теплился огонь. Мои спутники уже спали: из палатки доносился дружный храп. Кто-то бредил во сне. Я тихонько пробрался на свое место и скоро заснул крепким сном.
Глава пятая
Орочи
Когда на другой день утром я вышел из палатки, то увидел трех орочей с реки Хади. Они явились с приглашением приехать к ним в селение Дакты-Боочани. Старшим среди них был Чочо Бизанка. Это был удалый охотник, смелый мореход и кузнец наславу. Только он один умел починять замки у ружей. Когда он был юношей, какой-то проезжий миссионер крестил его и назвал Иваном. В молодые годы он был известен под именем Ваньки Кузнецова, когда же Чочо перевалило за тридцать лет, его стали опять звать Иваном. Крестным отцом его был тоже какой-то случайный русский Михаил. Годы шли, в волосах Чочо заблестели серебряные нити, и с тех пор его начали величать Иваном Михайловичем Бизанка. Мы будем по-прежнему называть его орочским именем Чочо.
Старику было около семидесяти лет, но на вид ему нельзя было дать этого возраста. Он был невысокого роста, круглая его голова с жиденькой косичкой поседевших волос, мелкие черты лица, но без глубоких морщин, смуглая кожа, небольшая темная растительность на верхней губе и подбородке, маленькие руки и ноги дадут читателю некоторое представление о человеке, с которым впоследствии мне суждено было очень сдружиться. Тембр голоса его был выше обыкновенного, с хриплыми нотками, Нельзя сказать, чтобы он был речист, но говорил он охотно и немного подшучивал над неудачами молодых охотников. Тем не менее они любили и уважали старика.
Я велел казакам угостить орочей чаем и выдать им сухарей, которые они считали большим лакомством.
Вечером я пригласил к себе в палатку Чочо и узнал от него, много интересного.
На другой день утром я написал письма в концессию с просьбой отправить их во Владивосток с ближайшей оказией и затем поехал с орочами на реку Хади. Как и надо было ожидать, при устье река разбивается на несколько мелководных рукавов, разделенных наносными островами недавнего образования и еще не успевших покрыться растительностью.
Селение Дакты-Боочани находится в лесу на правом берегу реки, в пяти километрах от моря. Тогда было здесь шесть юрт, в которых мы застали всех орочей, съехавшихся сюда с рек Ма, Уй, Хади и Тутто. Юрты из корья, амбары на сваях, сушила для рыбы, опрокинутые вверх дном лодки, собаки и разные животные и птицы на привязи — все было уже знакомо мне и напоминало селение Дата при устье реки Тумнина.
Чочо пригласил меня в свою юрту. Она была больше и опрятнее других. Сюда пришли и другие орочи. Мы сели по обе стороны огня. Тотчас на маленьких столиках появилась сухая рыба, черемуха и чай с мучными лепешками, испеченными у костра. У этих обездоленных судьбою людей свои нужды. Они просили меня помочь им советами. Я объяснил орочам также, зачем я пришел сюда, куда иду и какие цели преследует экспедиция, рассказал им о своем маршруте с Анюя на Хату, о крушении лодок и о том, как мы все едва не погибли с голода.
Среди орочей было несколько стариков. Поджав под себя ноги, они сидели на корье и слушали с большим вниманием. Потом я, в свою очередь, стал расспрашивать их о том, как жили они раньше, когда были еще детьми. Старики оживились, начали вспоминать свою молодость — время, давно прошедшее, почти забытое, былое… Вот что они рассказывали.
Раньше орочей было очень много. По всему побережью моря, от мыса Хой, что южнее залива Де-Кастри, до Аку, который теперь называется мысом Успения, всюду виднелись их юрты. Те, что жили на берегу Татарского пролива к северу от Тумнина, назывались Пяка (Фяка). В 1903 году от этих Пяка оставалось только три человека: Пингау и Цатю из рода Огомунка и Тончи из рода Бочинка.
Первые двое умерли в том же году, последний представитель Пяка еще жив и поселился на реке Хунгари. Орочи Императорской гавани туземцев, живших южнее мыса Аку (на реках Ботчи и Самарге), называли Кяка. В давние времена несколько орочей отправилось за нерпами, но лед, на котором они охотились, оторвало от берега и унесло в море. Родные считали их погибшими, но судьба распорядилась их жизнью иначе. Лед прибило, к острову Сахалину. Орочи высадились на берег и поселились на реке Куй-ни. По другим версиям, люди эти были на лодке, но во время тумана заблудились в море и попали на остров Сахалин, где остались навсегда. Тогда же, с того же острова Сахалина бурей принесло в лодке семь человек каких-то людей с женщинами. Эти невольные переселенцы высадились в бухте Биза, которая находится рядом и немного севернее Маячного мыса и ныне называется Фальшивой. Тут они жили долго. Потом часть их поселилась на острове Сеочо. Так получился род Сеоченка и Бизанка, которые впоследствии выделили из себя еще два рода: Асэнка и Няннянку. Так, по мнению орочей, Бо-Эндули (высшее божеское существо) менял людей. Орочей он послал на Сахалин, а оттуда прислал других людей. По словам орочей, все Пяка были бородатые. Среди тумнин-ских орочей я тоже видел некоторых людей с большими бородами. Несомненно, здесь была примесь айнской крови.