После полудня ветер переменился и задул нам навстречу. Он стал крепчать и развил большую волну. Тогда мы подошли к берегу и высадились около речки Гыджу.
Непогода вынудила нас продневать еще один день. Во время солнечного заката Карпушка взобрался на прибрежные утесы и долго смотрел на горизонт и небо. Когда совсем стемнело, он вернулся назад и сказал, что завтра с рассветом можно будет ехать дальше, а поэтому надо раньше ложиться спать. После ужина я лег на козью шкурку, заменявшую мне постель, и прикрылся одеялом. Снаружи доносился неумолчно ритмический шум прибоя; слышно было, как горели дрова в костре. Карпушка рассказывал о землетрясении, которое произошло три года назад. Оно ощущалось и на реке Тумнине, и в Императорской гавани, и на реке Копи. Сначала послышался подземный гул, потом закачалась земля так, что вода расплескалась из котлов. Во многих местах на берегу моря произошли обвалы. Потом он еще рассказывал что-то интересное, но я не мог преодолеть свой сон. Глаза закрывались сами собой. Храп моего соседа заразительно повлиял и на других людей. Через несколько минут на биваке водворилась тишина, собаки тоже уснули, костры угасли совсем…
На другой день Карпушка, действительно, разбудил нас очень рано. Еще не рассветало, но уже по звездам было видно, что солнце приближается к горизонту. За ночь море заметно успокоилось. Волны ласково всплескивались на камни и почти бесшумно скатывались назад.
После чая мои спутники проворно стали укладывать лодки и охотно взялись за весла, а я плотнее завернулся в одеяло и стал наблюдать, как просыпается жизнь на море.
Справа от лодок был высокий скалистый берег, состоящий все из тех же цветных туфов и лав, а слева — сонный океан. Он дышал могучей грудью и на мертвой зыби легонько подымал и опускал наши лодки. Около реки Гыджу пласты туфов приняли наклонное положение. С некоторого отдаления можно проследить синклинали и ясно представить себе воздушные седла антиклиналей. Огибая мыс Чумаки, наша лодка подошла ближе к берегу. Теперь можно было рассмотреть и детали. Под влиянием атмосферных явлений в песчанике образовалось множество глубоких каверн, разделенных тонкими перегородками. В них ютились морские птицы, преимущественно чистики и топорки. Ниже произошли разрушения другого порядка. Волны выбили в горной породе нечто вроде пещеры и исполиновых котлов. Вода сгладила острые грани камней и придала им разные причудливые очертания, давшие столь богатый материал фантазии туземцев.
После мыса Чумаки прибрежные сопки принимают характер широких и пологих увалов, состоящих из кварцевого порфира.
Я хотел сфотографировать берег и велел вынуть весла из воды. Минут десять я провозился, пока наладил аппарат. Несмотря на то, что мы не гребли, лодки наши продолжали двигаться вдоль берега. Нас несло течением. Было ли оно ветвью общего кругового течения в Японском море или следствием муссона, нагонявшего морскую воду в бухты, откуда она направлялась на юг вдоль берега моря, я так и не понял.
После полудня мы достигли бухты Иннокентия и сделали в ней большой привал. При высадке на берег Вихров нашел протомоллюска. Он имел вид как бы половинки удлиненно-овального плода величиной в детскую руку. Карпушка назвал его «Помо» и сказал, что его можно есть сырым. Вслед за тем он вырезал ножом брюхо-ногу хитона, имеющую вид розовато-белого длинного тельца, и с аппетитом стал ее жевать. Спинка животного состоит из нескольких плоских косточек, надвигающихся одна на другую и сверху прикрытых шершавой кожицей. По словам нашего проводника, эти косточки очень остры и ими очень легко порезать руку, в чем я имел случай тут же лично на себе убедиться.
Отдыхать нам пришлось недолго. Северо-восточная часть моря начала темнеть, шел ветер «Нунэла», который в это время года всегда бывает очень резким.
По совету Карпушки мы не стали дожидаться, когда закипит вода в чайнике, вылили ее на землю и направились к лодкам.
От бухты Иннокентия до Копи — не более 7 километров. Это расстояние мы прошли под парусами очень скоро.
Издали устья реки Копи не видно — оно хорошо маскируется лесом, только прибой на баре указывает место, где пресная вода вливается в море.
Копи со стороны бухты Андреева (если можно назвать бухтой небольшое углубление береговой линии) кажется пустынной.
Около моря орочи живут только летом во время хода рыбы, а осенью с наступлением холодов они уходят вверх по реке.[48] Там у них есть зимние жилища, там они занимаются охотой и соболеванием.
К сумеркам ветром нагнало туман, опять стал моросить дождь. Непогода заставила нас простоять двое суток. За это время я совершил две небольшие экскурсии. Время года было переменное, уходить от моря далеко не рекомендовалось: надо было караулить погоду, и для продвижения вперед на лодках надо было пользоваться всяким затишьем. В первый день я пошел по берегу моря вместе с Карпушкой и Чжан-Бао. Около устья реки Копи береговые валы состоят из мелкого и сыпучего песка, приходящего в движение при небольшом ветре. Там, куда всплески волн не достигают, выросли грубая осока и кусты шиповника, а выше — низкорослые лиственицы. Под сенью их стоят два столба с иероглифическими письменами. Это могилы японских рыбаков, умерших на чужбине. Уродливо выродившиеся деревья, листопад, засыхающая, трава и пасмурное небо, грозившее дождем, навевали грустные мысли.
Мы не стали здесь задерживаться и вышли прямо на намывную полосу прибоя.
Первое, что мне бросилось в Глаза, — многочисленные створки ракушника. Мелкие ракообразные очистили их от моллюсков, а ветер, солнце и дождь постарались выбелить. Внутренний, перламутровый, слой сохранился хорошо, но внешний, роговой, начал шелушиться. Вперемешку с этими раковинами встречались створки большого гребешка величиной с малую тарелку. Между ними попадались крышечки другого гребешка, более мелкие, но с нежной розовой окраской. В одном месте Чжан-Бао нашел две раковины, в просторечии известные под названием морских кубышек; они имели бело-серо-зеленоватый цвет и снаружи поросли мелкими водорослями. Тут же на отмели валялся плавник, вынесенный рекою в море и выброшенный обратно волнением на берег. Некоторые древесные обломки лежали на поверхности, другие были занесены песком вперемешку с морской травой.
Один из обломков привлек наше общее внимание. В нем было больше отверстий, чем древесины. Я узнал ажурную работу древоточца. Это была красивая и оригинальная вещица, достойная быть помещенной в музей.
Среди плавника попадались и кости кита: огромные челюсти, ребра и массивные позвонки весом по 15–16 килограммов каждый. Чжан-Бао взял один из обломков в руку. К нему поспешно подошел Карпушка и стал просить не трогать костей на песке. Не понимая, в чем дело, китаец бросил ребро в сторону. Ороч поспешно поднял его и бережно положил на прежнее место, старательно придав ему то положение, в котором оно находилось ранее.