было других людей?
Халме успокаивал того и другого. Однако хозяин не стал вступать в переговоры, повторяя, что каждый работник должен говорить за себя. Но, конечно, члены правления хорошо знали, что батраки Теурю, работающие на хозяйских харчах, сами никаких требований выдвигать не станут, и Халме прекратил разговор с явной досадой.
— Я считаю вас, хозяин, достаточно образованным человеком, так что, думаю, нет надобности объяснять и доказывать. А все же следовало бы отнестись к делу серьезно.
— Я, насколько мне известно, всегда подходил к серьезным делам серьезно. Сейчас я должен хорошенько заняться севом... так же как я это делал каждый год.
Хозяин взял вожжи, стал в сани и нетерпеливым окриком погнал коней.
Члены правления двинулись дальше. Анттоо шумел и грозился, но Халме остановил его:
— Не надо поднимать крик впустую. Это не сделает их сговорчивее.
— Не сделает. Ну, все равно, хоть заорать так, чтобы чертям тошно стало.
Пастор встретил их на крыльце. Обе руки у него были перевязаны, и он извинился, что не может поздороваться кик следует. Руки, видно, болели, и пастор сказал, как бы мимоходом:
— Не догадался надеть рукавицы, по неразумию своему. Все постигаешь на опыте.
В канцелярию пришла и пасторша. Она приветливо поздоровалась со всеми, но, дойдя до Аксели, не смогла скрыть неприязни. Супруги набросились на Халме. Они говорили об общей обстановке, о продовольственном кризисе и о положении в стране. Халме давно уже не беседовал с господами, и поэтому он очень увлекся разговором. Он сразу подстроился под их тон, и о забастовке в Пентинкулма говорили уже лишь мимоходом. Халме отпускал фразы под стать государственному деятелю.
— Мы отнюдь не стремились войти в правительство. Если вы хоть немного знакомы с позициями социал-демократов, вы поймете, что мы без восторга соглашаемся принять на себя частичную ответственность. Но именно тревога за положение страны вызвала это изменение нашей позиции в данном вопросе. Я все же прошу принять во внимание, что трудящиеся должны сейчас получить хоть какую-то осязаемую пользу, и это необходимо сделать безотлагательно. Вы, возможно, и не знаете, насколько народ озлоблен, насколько он лишился веры. Положение наших сенаторов скоро станет весьма затруднительным. В течение десяти лет мы приносили им разочарование за разочарованием. Рабочий народ сейчас как ребенок, которого слишком много раз обманывали. Он уже ничему не верит.
Пастор старался сохранять любезность. Он говорил так, словно это не он возмущался происходившими кругом забастовками и беспорядками.
— Все это вполне понятно. Мы ведь готовы пойти очень далеко по линии уступок. Такое впечатление сложилось у меня, поскольку я следил за развитием событий. Да и кто же нынче не следил напряженно за событиями. Но ведь законодательный процесс требует определенного времени, чтобы рассмотреть и решить наболевшие вопросы.
Пасторша долго прислушивалась к их разговору. Теперь и она вмешалась, несколько даже перехватив в лести:
— Господину Халме следовало бы воспользоваться своим авторитетом, чтобы внушить рабочим правильное понимание. Я слышала, что они вам даже устроили овацию с криками «ура» за свержение царя.
Халме усмехнулся, как бы иронизируя над оказанными ему почестями, чтобы собеседники не заметили, насколько это ему приятно.
— Хе-хе... Они очень добры, да и вежливы. Но вопросы жизни — это вопросы жизни. Авторитет господина Халме, как и любой другой, очень быстро сойдет на нет, если все время обещать, а не давать. К-хм. Нашим желаниям нет предела, но только бог может творить чудеса.
Наконец они вернулись к коллективным требованиям. Пастор и пасторша долго говорили о специфике сельского хозяйства. Пастор сказал, что со своей стороны он мог бы кое на что согласиться, но ему трудно принимать решение, которое до некоторой степени обязывало бы и других хозяев.
— Не лучше ли все-таки потерпеть еще? Ведь объем работ сейчас сократить невозможно.
— Мы и не стремимся прекратить работу. Принимая во внимание сверхурочные, общая продолжительность рабочего дня в летние месяцы останется почти такой же, как и до сих пор. Надо только платить по повышенной ставке. Так что по сути это вопрос денег. А согласно исследованиям, сокращение рабочего дня усиливает трудовое напряжение, и потери не будут значительными.
По мере того как хозяева дома убеждались, что склонить Халме на свою сторону им не удастся, в их репликах все заметнее стало звучать раздражение. Другие члены правления не принимали участия в дебатах, поскольку дискуссия носила слишком отвлеченный характер. Пока Халме продолжал полемизировать с пастором, хозяйка дома как бы между прочим спросила Отто Кививуори:
— А вы-то почему бастуете? Насколько я понимаю, вы работаете только на самостоятельных подрядах. Так вы же сами себе работодатель. Вы даже арендную плату вносите деньгами, не так ли?
— По правде говоря, да. И я уже согласился сократить себе рабочий день, да вот жду, чтобы все предприниматели присоединились ко мне.
Пасторша презрительно улыбнулась. Теперь ее внимание переключилось на Аксели. Время от времени она поглядывала на него, но тотчас отвертывалась, словно сомневаясь, стоит ли заговаривать с ним. Теребя цепочку своих нагрудных часов, она наконец спросила:
— Аксели тоже намерен бастовать?
Аксели сидел, упершись локтями в колени, и вертел и руках шапку.
— Если дело без того не решится.
— Вот как. Но, может быть, мы все-таки управимся с яровым севом, если Аксели не заставит бастовать и других?
— Я никого не принуждаю...
Разговор явно не клеился, и пасторша оставила Аксели и покое. Убедившись в бесполезности переговоров, уполномоченные собрались уходить. Пастор был явно расстроен, и передней он догнал их.
— Господин Халме.
Халме задержался, а его товарищи вышли во двор.
— Я только хотел бы заметить,— начал пастор,— что это не моя личная точка зрения. Со своей стороны я, конечно, согласился бы... Я забочусь не о собственной выгоде, которая... которая столь незначительна... Но я не смею дать своего согласия, поскольку не могу оказывать нажим на других хозяев. Я... давно уже думаю, что эти церковные пасторские имения... весьма неудачная форма оплаты... Я бы хотел, чтобы вы правильно поняли мою позицию. Я беспокоюсь лишь об общем положении дел.
На смену горячему негодованию внезапно пришел страх, как бы не сочли его просто жадным, и пастор, волнуясь, оправдывался. Халме повесил трость на руку, вежливо выслушал пастора и, едва кивнув головой, сказал:
— Господин пастор, я не бросал подобных упреков. И эти вопросы столь же мало задевают мою личную выгоду.
Пастор снова перешел на доверительный тон:
— Вот именно поэтому нам