исчез, не назвав своего имени и не сказав, откуда он и куда направлялся. Они приглашали его зайти в дом, желая расспросить получше, но молодой человек наотрез отказался:
— В письме, наверно, есть все, что и я мог бы рассказать.
Пастор уже несколько дней порывался пойти работать в поле, но, только узнав о беспорядках, происшедших в селе, он исполнил свое намерение. Некоторое время он стоял и приглядывался, как работают другие. Аксели ответил на его приветствие односложно, сквозь зубы, отчего вся досада, все возмущение пастора обратились теперь против него. Аксели брал навоз из бурта и развозил на поле небольшими кучками, а следом шли работники с вилами и разбрасывали его. Некоторое время пастор колебался: пойти ли ему за Аксели или за кем-нибудь другим.
Личная неприязнь, с одной стороны, останавливала, а с другой — побуждала искать столкновения. Пастор видел «каменевшее лицо Аксели, слышал, как он кричит на коня, словно срывает на нем зло, и чувствовал во всем этом демонстрацию. Даже внешность Аксели была ему неприятна. Потная рубаха казалась отвратительной, а вздувшиеся от напряжения желваки и маленькие немигающие глаза вызывали в нем глухую, жгучую ненависть. Впрочем, пастор стирался не выдать своих чувств, ибо оскорбленное достоинство заставляло его держаться барином, который «выше всего этого». Нет, он, конечно не растеряется перед своим «торппарем! И пастор решительно пошел на участок Аксели, чтобы там разбрасывать навоз.
Каждый раз, когда Аксели приближался и вываливал возле него свой возок, пастор вглядывался в его лицо. Иной раз ему казалось, что торппарь в душе посмеивается над ним, но он старался не обращать на это внимания.
«Пусть веселится мальчишка. Доставлю ему эту радость. Разве он может не презирать смешную неловкость барина?»
Пастор взялся за работу слишком горячо и быстро устал. К тому же он разравнивал навоз чересчур старательно, а на это уходило время. Если он видел, что в каком-то месте удобрения как будто маловато, он брал из кучи немножко на вилы и шел поправлять огрехи. Разбросав эту дополнительную порцию, он мог вернуться и еще раз, если ему казалось, что удобрение распределено все-таки неравномерно.
Аксели забавлялся и злился, наблюдая эту возню. Заметив, что пастор старается не отстать от него, Аксели поддал жару. Нагружая из бурта свои сани, он поглядывал в сторону пастора, брал на вилы увесистые кипы навоза и, делая ритмичные броски, ворчал:
— Ты у меня взопреешь... старый хрыч... в долгополом своем паль-ти-шке...
Внешне он старался работать все так же спокойно и неторопливо. Только набирал на вилы побольше да опрокидывал возок на ходу, не останавливая коня. Пастор сбивался с ног и все-таки отставал. Наконец он понял, что его нарочно стараются загнать. Как он ни бился, а разрыв всё увеличивался. Вскоре он отказался от безнадежного соревнования, стыдясь, что дал раздразнить себя и втянулся в эту игру.
Работа и так уж была невмоготу. На ладонях появились красные стертые пятна, которые завтра превратятся в волдыри. От непривычной нагрузки пот лил с него в семь ручьев. Он заметно одряхлел в последнее время. Ведь ему под пятьдесят. Хоть он и стройного сложения, однако стал уже появляться животик и на бедрах дряблая полнота. По утрам лицо бывает одутловатым, мешки под глазами.
Но все же пастор не сдавался, не бросал работы. Спина разламывалась, ныло все тело, а он все погонял себя.
Солнышко пригревало, пришлось сбросить пальто. Под ним была пододета шерстяная вязаная кофта Эллен, и люди сразу ее узнали. Их это очень позабавило. Прошел шепоток:
— ...бабью кофту надел...
Им казалось смешным, что мужчина мог надеть что-то из женского платья. Правда, они давно замечали, что у господ самые невероятные привычки. Случалось видеть даже пасторшу в мужниной меховой шапке.
— То страсть какие изящные, а то, глядишь, бог знает что на себя напялят.
Сам пастор не видел в своей кофте ничего особенного. Напротив, она казалась ему очень удобной для такого случая. Сквозь вязку проникал ветерок, приятно освежая тело.
Неподалеку от него работники говорили вполголоса о забастовках. Вслушиваясь в их разговор, пастор спросил:
— Как? Что он сказал?
— Да нет... Хозяин Меллола сказал, что на лесопилке он готов сократить рабочий день, но только не на фермах...
— Да, в сельском хозяйстве это невозможно. На лесопилке, конечно, можно организовать. Но в земледелии сейчас положение таково, что каждый должен прилагать еще больше усилий. Если ввоз хлеба из России прекратится, положение будет так ужасно, что и представить нельзя.
Аксели только что вывалил свой груз и плетеной лямкой снова пристегивал кузов к саням.
— Кому ужасно, а кому и нет,— сказал он.— Спекулянтам так даже очень удобно. Рабочий люд будет страдать, конечно, а в городах — и умирать с голоду... Так так это же простонародье. Что о нем говорить? Оно в нашей стране в счет не идет — и раньше его морили голодом... По обочинам дорог так и валились...
— Аксели имеет в виду голодные годы? Перед стихийными бедствиями человек бессилен. Но теперь все зависит от доброй воли людей. Ну не безумие ли: по собственной воле обрекать страну на голод.
— Дело-то в том, видите ли, что сельскохозяйственным рабочим зимой бастовать нет никакого толку. Только руки морозить... И потом я же сказал: если зерна будет мало, хозяева соответственно поднимут цены.
Пастор говорил кротким тоном, не выдавая кипевшего в нем возмущения. Он не хотел опускаться до препирательств со своим торппарем. Он только вскользь, между делом заметил:
— Оттого, что твердые цены слишком низки, возникает торговля из-под полы. Аксели ведь и сам сеет хлеб.
— У меня-то хлеба на продажу много не наскребешь. Когда дома восемь ртов... И земли — только к штанам на заплату... Ну ты, куда тебя несет!.. Вот я тебя вожжами... Была бы земля — другое дело. А эти обрезки — лишнюю овцу не прокормишь. Но-о, трогай!
Поку вовсе не нуждался в таком резком окрике. Рванув сани с места, он помчался как на пожар. Пастор замолчал, уйдя целиком в работу.
Под вечер на пасторатские поля приехал Оску Кививуори. Он подошел к Аксели, торопливо сообщил ему что-то вполголоса. Потом Аксели крикнул приказчику так громко, чтобы и пастор слышал:
— Я должен уйти. Там у барона в имении какие-то беспорядки. Мне, слышь ты, надо сейчас же идти туда, разобраться, в чем там у них дело. Я отработаю день в другой раз...
Приказчик в нерешительности оглянулся на пастора: