ниц, бьют поклоны. Это наверняка тот грот с гробницами королей, они хотят туда меня бросить. Ничего со мной не случится, я плюхнусь в воду, в холодную воду…
Медленное падение, становится все светлее. Я оказываюсь в белом зале. Это не лед, это соль. Фигура, высеченная на алтаре, словно из помутневшего стекла. Да ведь это же Величка[3], коридоры, вагонетки с глыбами нарубленной соли. Это все на обмен. Килограмм за пару ушей. Уши. Часто нанизанные, как инжир на прутике. Из динамика льются объяснения: индейцы сдирают скальпы, в пограничных районах Бирмы побежденным отрезают носы. Даяки коптят целые головы. Мео… отрезают уши… как доказательство. Чего я так испугался? Сердце лопается. Светлое пятно. Где я? Грот королей… Нет, обычный грот, рядом спят мео. Уже возвращаются летучие мыши, попискивают вверху. Уже концы клыков порозовели. Не закрылась ты, пасть.
— Я буду жить, — шепчет он запекшимися губами, — буду жить. Но как меня зовут?
Какая мука, когда вот так чего-то не можешь вспомнить. Ведь я же знаю, что я существую. Живу. Фамилия? Моя фамилия, мама, мамочка.
Издалека доносится еле слышное: «Робусь, береги себя…»
Берегу, мама. Только мне страшно хочется пить. Ага, я уже вспомнил. Роберт Маляк. Меня похитили мео. Я проснулся, потому что мне надо себя спасти. Нога, отравленная пика на тропинке. Нога не болит, но она давит на меня, вползает на грудь, камнем ложится на сердце. Пора от нее избавиться. Вшивый спит рядом, у него есть нож. Я придержу ножны одной рукой, ведь у меня же теперь руки свободны. Только осторожно, чтобы он не звякнул. А теперь пырнуть, ткнуть острием в бедро. Нет сил, руки как ватные. Ведь ты же ее не сможешь отрезать, а просто истечешь кровью… Надо проколоть в нескольких местах, чтобы мог выйти гной, ты спасешь себя, Робусь.
— Нет сил, — жалуется он со стоном.
Есть. Ты справишься, сумеешь.
Маляк в отчаянии садится, поднимает руками нож и втыкает его в бедро. Тот входит, как в глину. Боли нет, хотя он чувствует удар в мышцах. С яростью Роберт колет ногу — ни кровь, ни гной не текут. Он дырявит ее, как врага. Смертельный бой. Нога уже стала чужой. Она не принадлежит мне. Я ею не владею. Скоро она заберет меня с собой.
— Ты, гниющая падаль! — Его вопль заполняет весь грот.
Мео вырвали у него нож. Потом вытащили Роберта к выходу из пещеры, усадили спиной к скале.
Как же ярок этот свет. Такое сияние, прямо глазам больно.
Слышен шум далекого водопада. Большая кривизна падающей воды, шумящая масса холода, окруженная водяной пылью.
Сияет радуга, появляются образы и уплывают, прежде чем успеешь их разглядеть. Жизнь, моя жизнь.
Мео сидят на корточках вокруг, смотрят ему в глаза с собачьей готовностью. Роберт руками показывает на рот. Смышленый всовывает ему комок риса так глубоко, что он почти давится. Кашляет и выплевывает рис им под ноги. Слово. Должно быть какое-то слово.
— Вода. Вода… Szuej, l’eau… Water… Нет, не то.
Откуда-то из глубины всплывает.
— Aqua, — хрипит он, — aqua.
— Ака. Ака, — отвечают меосы хором, лица у них сосредоточенные.
— Ака. Ака, — повторяют они еще раз.
Они хотят мне помочь, что-то посоветовать. Они думают, что я зову своего бога. Зову…
Веслав Роговский
АВАРИЯ
Пусть эта книга не вызывает у вас каких-либо подозрений. Дело в том, что в ней нет описания фактов и поступков людей во время событий, происходящих в каком-либо известном вам месте. Но если вы все же будете настаивать, я вам отвечу так: повесть родилась под влиянием творческого импульса. Не ищите его где-то далеко: он в нас.
1
— Люди, успокойтесь! — кричал директор. Он забыл, что держит в руках микрофон, подключенный к динамику, стоящему на автомобиле.
Аппаратуру предоставила расположенная рядом, за забором, воинская часть, поскольку оказалось, что радиоузел фабрики вышел из строя. Мирский, который ежедневно транслировал передачи о трудовом воспитании, заботился только о том, чтобы их слышали в здании дирекции. В других местах и без того слишком шумно от грохота пневматических молотов. Так какой же смысл популяризировать в цехах идеи, напечатанные на пишущей машинке, если их все равно не слышно? Поэтому мало кто заботился о проводке, все реже проверяли, работает ли она, пока наконец о ней совсем не забыли. А теперь, когда она действительно понадобилась, пользоваться ею было невозможно.
— Люди! Вернитесь! Спокойствие! — повторял директор.
Неожиданно он почувствовал, как кто-то вырывает у него из руки микрофон. Ничего не понимая, он посмотрел на инженера Моленду. Молодой человек, с пересохшими от волнения губами, кричал в беспорядочно бегущую толпу:
— Бригадиры! Остановить своих! Каждой бригаде вернуться на свои места! Огонь еще далеко от нас! Это что же такое, мужики вы или тряпки?
Толпа колыхалась. Ворота трещали под ее напором. Люди пытались выломать их, хотя можно было просто открыть засов. Но об этом все забыли. Впрочем, там негде было повернуться; толпа вминала человеческие фигуры, словно они были из пластилина, в железные прутья ограды.
— Жардецкий! Выгленда! Махно!
Главный инженер выкрикивал фамилии, похоже, он понимал, что его голос не дойдет до всех сразу, что невозможно воздействовать на всю толпу так, чтобы люди хотя бы на мгновение задумались и сделали первое сознательное движение, которое вырвало бы их из состояния безумного страха.
— Внимание! Собирайте своих по цехам! Остановитесь! Нам еще ничего не угрожает!
Несмотря на поднимающийся в нем гнев, директор смотрел на Моленду с восхищением, — ведь этот человек делал именно то, что было необходимо в создавшейся ситуации.
— Если вы не остановитесь, то погибнут люди! — Голос главного инженера тонул в толпе, терялся между стенами зданий. Но все же его слова проникали сквозь гам и топот бегущих ног.
— Стойте! — кричал Моленда. — Сейчас же возвращайтесь по своим цехам!
Напор как будто уменьшился. Толпа раскачивалась уже не так сильно, сзади начали отпадать первые пришедшие в себя люди. Разряжалась нервная обстановка, утихали крики; Жардецкий собирал своих — это было видно. Произошло чудо: стал налаживаться порядок. Но теперь это были уже другие люди. Они возбужденно жестикулировали, оглядывались назад, где в небо вздымался высокий огненный столб. Если до них в этот момент и в самом деле что-то доходило, то только одно — им всем сразу через ворота не выйти. Люди начали постепенно отходить назад. Но не все. Двое лежали на земле.
Директор все это время неподвижно стоял