бы себе этого не позволил.
Я морщусь. Уже не в первый раз доктор Юнг становится агрессивным и грубит мне.
– Богатые даже разговаривают по-другому. Громче, увереннее. И у них более звучные голоса. И более певучие интонации. Вы не обращали на это внимания, доктор?
Но он не смотрит на меня. Он смотрит на пол, на мои ступни и щиколотки.
– На вас надета еще какая-нибудь одежда под пальто, мисс Джойс?
– Разумеется! – Я встаю, выпрямляюсь во весь рост и гордо поднимаю подбородок. Кем он себя возомнил? Я не собираюсь признаваться ему, что под мехом у меня ничего нет. Я абсолютно голая, не считая французских трусиков. Я чувствую, как меховой подол пальто трется о мои обнаженные ноги. Как это приятно! Как… свободно! Неужели это единственная свобода, которая мне осталась? Передо мной возникает расплывчатое лицо мамы. Как бы она разозлилась – и как бы ей было стыдно, – если бы она увидела меня сейчас! Неподобающе одета. Потаскушка!
– Прошу извинить меня, мисс Джойс. – Доктор направляется к двери, открывает ее. – Я вернусь через минуту.
В то же мгновение, как он уходит, я устремляюсь к его письменному столу. Там лежит его переплетенная в кожу толстая тетрадь для записей, она шепчет мне что-то, зовет меня, умоляет открыть. Он может возвратиться в любую секунду. И если он меня застукает, бог знает, что он тогда со мной сделает. Отправит обратно в сумасшедший дом? Велит надеть смирительную рубашку? Привяжет меня к мадам Бейнс?
Я все же открываю тетрадь, поначалу смело; мои глаза перебегают от страниц к двери. Я готова в любую минуту отскочить от стола и прыгнуть в свое кресло. Я быстро переворачиваю листки, пока не дохожу до последней страницы. На ней всего одно слово. Единственное слово, написанное его отрывистым почерком, с таким нажимом, что кончик ручки едва не прорвал бумагу. Большие корявые буквы, прямо в самом центре. Но что оно означает?
Я слышу его шаги в коридоре, почти неразличимые, – он ступает по вытертым временем каменным плитам. Он у двери. Я вижу, как поворачивается ручка, быстро захлопываю тетрадь и несусь к своему креслу.
Я разобрала это слово, хотя времени у меня было меньше секунды, но в нем нет никакого смысла. Мне нужно больше времени. Необходимо увидеть его снова. Но доктор уже идет к столу, и его глаза горят. Он берет тетрадь, запирает ее в ящик своего письменного стола красного дерева и кладет ключ в карман.
Слово, что я прочитала… вроде бы это было латинское insecta или что-то очень похожее. Он думает, что я – насекомое? Что я бесхребетная? Что у меня не хватило смелости, чтобы съехать от родителей? Так или не так? Я сижу на краешке кресла, пораженная, ничего не понимающая. Насекомое? Теперь я не больше чем насекомое?
Глава 8
Февраль 1929 года
Париж
– Они ссорятся из-за денег, – прошептала я, почти вплотную придвинувшись к мистеру Беккету в полутемном коридоре. Из открытой двери кабинета доносились сердитые голоса Джорджо и баббо, и нам было прекрасно все слышно.
– Мне следует уйти? – Мистер Беккет сделал шаг назад, к парадной двери.
– Баббо считает, что, поскольку он гений, за все должны платить другие люди. Но денег всегда не хватает. Ему вечно их недостает. Я предложила не ужинать в ресторане каждый вечер, но мама и слышать об этом не желает, хотя я готова сама ходить за покупками и варить еду. И я уверена, что мы могли бы тратить меньше на одежду. Леди, которая за все это платит, живет как пуританка. – Я тайком взглянула на свои новые туфельки с рядами перламутровых пуговок и изогнутыми каблуками.
– У всех великих художников есть покровители, – едва слышно возразил мистер Беккет.
Голос Джорджо повысился почти до крика:
– Тогда почему ты отдал четыре коллекционных экземпляра «Улисса» докторам матери? Четыре! В кожаных переплетах! Как они могут стать коллекционными, если ты раздаешь их направо и налево?
– Эти доктора очень хорошо присматривали за твоей матерью, – сухо бросил баббо.
– И им не менее хорошо за это платили. Американская больница стоит в два раза дороже, чем местная.
Баббо устало вздохнул. Мистер Беккет снова быстро взглянул в сторону парадной двери, но я спокойно положила руку на его локоть.
– Они уже почти закончили. Дайте им еще минуту, и я отведу вас в кабинет.
– Или оставил бы их здесь, чтобы они принадлежали семье, – ты мог бы поступить и так, – резко проговорил Джордже.
– А, твое наследство… Так вот в чем все дело, Джордже?
– Разумеется, нет, – огрызнулся Джордже – Я просто думаю о тебе и маме. Тебе следует быть менее щедрым и просить за свои книги больше. Ты знаешь, сколько сейчас берет Пикассо за свои маленькие картинки? Ты не хуже его, но тебе платят сущие гроши. И посмотри, как ты работаешь – с утра до ночи, не покладая рук. И за что?
– Так скажи мне, Джорджо, почем же месье Пикассо продает свои картины? – В голосе баббо послышалось неприкрытое любопытство.
– На прошлой неделе он продал небольшой портрет своей нынешней любовницы Гертруде Стайн за пятьсот долларов.
Из-под ресниц я посмотрела на мистера Беккета. Положение было крайне неловким; воздух так сгустился, что, казалось, его можно резать ножом. Я подумала, не стоит ли в самом деле позволить ему уйти. Но что-то удерживало меня. Словно бы я хотела, чтобы он увидел нас, знаменитую семью Джойс, такими, какие мы есть. Без прикрас. И жадного Джорджо, который сражался за то единственное, что теперь его волновало.
Джорджо продолжил, и его голос дрожал от негодования.
– И с тех пор он хвастается, что написал этот портрет всего за четыре часа. Четыре часа! Ты работаешь в десять раз больше за крошечную часть таких денег. Ты такой же великий мастер, как Пикассо, – нет, более великий! Все твердят, что ты гений. Так почему ты не получаешь достойных твоего таланта денег? Твои слова навеки останутся в умах миллионов. Они изменят чьи-то жизни. А картины Пикассо будут висеть на стенах, и ими будут любоваться всякие… всякие Гертруды Стайн! – Он выплюнул это имя, как муху, залетевшую в рот.
– У меня нет ни малейшего желания говорить о мисс Стайн, но хорошо. Положим, я принимаю твой довод насчет стоимости моей работы. И как же назначить достойную цену?
– Я полагаю, нам следует начать с тех глав книги, над которой ты работаешь, которые публикует «Блэк сан пресс». Сколько они тебе предложили?
– Тысячу долларов.