Читать интересную книгу От убийства до убийства - Аравинд Адига

Он переписал из утреннего выпуска газеты заголовок: «Член Городского совета от партии БД обрушился с критикой на конгрессмена», но перечеркнул его, стер и написал следующее:

2 октября 1989 года

Член Городского совета от партии БД, которому срочно потребовались деньги на строительство нового особняка в переулке Роз, обрушился с критикой на конгрессмена. Завтра он получит от партии Конгресса большой бумажный пакет с наличными и перестанет обрушиваться на конгрессмена с критикой.

После этого он лег на кровать и закрыл глаза, нетерпеливо ожидая, когда на город опустится тьма, которая вновь обратит его в пристойное место.

В одну из ночей Гурурадж вдруг сообразил: это последняя ночь его отпуска. Уже светало, и он поспешил вернуться в здание ИМКА. А подойдя к нему, замер. Он совершенно ясно увидел стоявшего прямо у этого здания слона. Уж не спит ли он на ходу? Что может в такой час делать посреди города слон? Это выходит за пределы разумного. И все же слон казался таким настоящим, таким осязаемым; только одно и заставило Гурураджа усомниться в его реальности: слон стоял совершенно неподвижно. И Гурурадж сказал себе: «Слоны все время шевелятся, издают какие-то звуки, стало быть, никакого слона ты не видишь». Он закрыл глаза и пошел к двери здания, а снова открыв их, увидел перед собой дерево. Гурурадж прикоснулся к его коре и подумал: «Я увидел первую в моей жизни галлюцинацию».

Когда он на следующий день пришел в редакцию, все сказали: Гурурадж снова стал самим собой. Соскучился по работе и очень хочет вернуться к ней.

– Спасибо вам за предложение устроить мой брак, – сказал он главному редактору, когда пил с ним чай в его кабинете. – Но я уже женат – на моей работе.

Сев в отделе новостей среди только что вышедших из колледжа молодых коллег, Гурурадж принялся с прежним радостным рвением редактировать их статьи. Когда же молодые люди разошлись, он остался в редакции и начал копаться в архиве.

Гурурадж вернулся сюда не просто так, у него родился замысел. Он задумал написать историю Киттура. Инфернальную историю Киттура, в которой будет перетолковано каждое событие, случившееся здесь за последние двадцать лет. Гурурадж брал старые номера газеты и внимательно прочитывал первые их страницы. А затем, орудуя красной шариковой ручкой, вычеркивал и переписывал слова, достигая тем сразу двух целей: первая состояла в том, чтобы обезобразить газеты прошлого, вторая – в том, чтобы выявить истинные отношения между словами и людьми, которые описывались этими словами в разделе новостей. Поначалу он избрал в качестве языка истины хинди – язык гуркха – и переписывал напечатанные на каннада заголовки, но затем перешел на английский и наконец остановился на шифре, в котором каждая буква латинского алфавита заменялась следующей за нею, – Гурурадж читал где-то, что этот шифр придумал для римлян Юлий Цезарь, – а чтобы запутать все еще сильнее, он стал заменять определенные слова значками, – к примеру, треугольник с точкой внутри соответствовал слову «банк». Некоторые из этих символов содержали в себе оттенок иронии. Скажем, нацистская свастика соответствовала партии Конгресса, символ борцов за ядерное разоружение – партии БД, ну и так далее.

Настал, однако же, день, когда он, просматривая работу, проделанную им за последнюю неделю, обнаружил, что успел позабыть смысл половины символов и написанного уже сам не понимает. И хорошо, подумал он, так и должно быть. Каждый, кто пишет об истине, всей истины знать не может. Каждое перенесенное на бумагу правдивое слово подобно полной луне, убывающей ночь за ночью, а после отходящей в совершенное забвение. Таков путь всего сущего.

Завершив же наконец переистолкование каждого номера газеты, он принялся стирать в их шапках слова «Герольд Зари», заменяя на «ВОСТОРЖЕСТВУЕТ ОДНА ЛИШЬ ИСТИНА».

– Какого дьявола вы делаете с нашими газетами?

Вопрос этот задал главный редактор. Как-то вечером он и Менон подкрались к сидевшему в пустой редакции Гурураджу.

Главный редактор, не произнося ни слова, перелистывал в архиве изуродованные номера, Менон заглядывал ему через плечо. Они увидели страницы, покрытые каракулями, красными значками, порезами, изображениями девушек с конскими хвостиками и окровавленными зубами, изображениями спаривающихся собак. Старик вышел из архива и захлопнул за собой дверь.

– Я же говорил вам – женитесь.

Гурурадж улыбнулся:

– Послушайте, мой старый друг, все это символические обозначения. Я могу растолковать…

Главный редактор покачал головой:

– Покиньте помещение редакции. Немедленно. Мне очень жаль, Гурурадж.

Гурурадж улыбнулся, словно желая сказать, что в объяснениях не нуждается. В глазах главного редактора стояли слезы, жилы на его шее ходили ходуном, как будто он что-то глотал и глотал. Слезы выступили и на глазах Гурураджа. Он подумал: «До чего же тяжело старику так поступать со мной. Как он, должно быть, старался отстоять меня». И Гурурадж представил себе совещание за закрытыми дверьми, на котором коллеги требовали его крови и один только этот достойный старик защищал его до последнего. Гурураджу хотелось сказать: «Простите меня, друг мой, за то, что я подвел вас».

Прогуливаясь той ночью, Гурурадж говорил себе, что сейчас он счастливее, чем был когда-либо. Вернувшись же перед самой зарей к ИМКА, он снова увидел слона. На этот раз слон, даже когда Гурурадж приблизился к нему, не стал растворяться в воздухе, обращаясь в дерево ашоки. Гурурадж подошел к огромному животному вплотную и увидел, как уши его, походившие цветом, формой и движениями на крылья птеродактиля, шевелятся; он обогнул слона, чтобы рассмотреть его сзади, – края расчерченных венами ушей были опушены розоватыми волосками. Как может быть нереальным такое обилие деталей? – подумал он. Это животное реально, и если весь прочий мир не способен увидеть его, то весь этот прочий мир становится от того лишь более скудным.

«Издай хотя бы один звук! – мысленно взмолился он. – Тогда я пойму, что ты мне не чудишься, что ты – настоящий слон!» И слон все понял, он поднял хобот и затрубил – так громко, что Гурурадж с испугом подумал: сейчас оглохну.

«Отныне ты свободен, – произнес слон, и громовые слова его представились Гурураджу газетными заголовками. – Иди и запечатлей истинную историю Киттура».

Несколько месяцев спустя о Гурурадже снова заговорили по всему городу. Газета поручила четверке молодых репортеров провести расследование.

Приглушив смешки, они вошли в дверь маяка, в котором располагался созданный Городским советом читальный зал. Библиотекарь ждал их, он приложил палец к губам и поманил репортеров за собой.

Журналисты увидели Гурураджа – он сидел на скамье, читая газету, наполовину прикрыв ею лицо. Рубашка на бывшем редакторе была изодранная, казалось, впрочем, что он прибавил в весе, – по-видимому, безделье пошло ему на пользу.

– Он больше не произносит ни слова, – сказал библиотекарь. – Только сидит здесь до заката, держа газету у самого лица. Рот он раскрыл всего один раз – когда я сказал ему, что мне очень нравились его статьи о беспорядках, вот тут он на меня наорал.

Один из молодых журналистов зацепил пальцем верхний край газеты и медленно потянул его вниз; Гурурадж никакого сопротивления не оказал. Журналист взвизгнул и отскочил.

И все увидели на самой внутренней странице газеты темную мокрую прореху. Изо рта Гурураджа торчали клочки бумаги, нижняя челюсть его мерно двигалась.

Языки Киттура

Официальным языком штата Карнатака, к которому относится Киттур, является каннада, один из четырех основных языков Южной Индии. На каннада печатается местная газета «Герольд Зари». Несмотря на то что его понимают практически все жители города, каннада – родной язык лишь для части браминов. Тулу – региональный язык, не имеющий, впрочем, письменности (хоть и считается, что столетия тому назад она существовала), – представляет собой здешний lingua franca. Существует два диалекта тулу. Диалект «высшей касты» все еще используется некоторыми из браминов, однако он отмирает, поскольку говорящие на тулу брамины постепенно переходят на каннада. Другим диалектом тулу, грубым и непристойным языком, превозносимым за разнообразие и забористость его бранных слов, пользуются банты и хойка – это язык киттурской улицы. На Зонтовой улице, являющейся коммерческим центром города, как и в ее окрестностях, доминирующим языком становится конкани. Это язык происходящих из Гоа браминов гауд-сарасват, которым принадлежит большая часть здешних магазинов (при том, что брамины, говорящие на тулу и каннада, стали начиная с 1960-х вступать в перекрестные браки, брамины-конкани и поныне отвергают любые брачные предложения чужаков). Еще на одном диалекте конкани, сильно отличающемся от первого и значительно испорченном влиянием португальского языка, говорят живущие в пригородной Валенсии католики. Для большей части мусульман, особенно для тех, что проживают в Гавани, родной язык – диалект малайялама; некоторые из наиболее обеспеченных мусульман, потомков старой хайдерабадской аристократии, говорят на хайдерабадском урду. Образующие значительную часть населения Киттура рабочие-мигранты, перебирающиеся с одной строительной площадки на другую, говорят преимущественно на тамильском. Средний класс понимает по-английски.