– О! Пардон, мадам! Я думала, номер пуст!
– Все в порядке, Мари, я уже ухожу! – успокоила ее я, собирая в охапку разбросанные по полу вещички.
Чулок, болтавшийся на торшере, сквозняком отнесло на ковер. Мы с Мари нагнулись за ним одновременно, но я оказалась проворнее. Пышнотелая горничная застыла в некомфортной позе с согнутой спиной и опущенной рукой, точно в глубоком поклоне. Я было подумала, что бедняжку прихватило радикулитом, но тут Мари плачущим голосом воскликнула:
– О господи! Откуда тут ЭТО?!
– Что? – Я тоже наклонилась и заглянула под кровать.
Судя по тону Мари, там могла лежать динамитная шашка или гремучая змея!
Но нет, «это» оказалось всего лишь снимком мертвой Герофилы. Я виновато подумала, что такая фотография и вправду может напугать чувствительную даму, а потом вдруг вспомнила, что горничной это шокирующее зрелище не в новинку. Ведь именно Мари нашла тело в соседнем номере!
– Это она? – подняв фотографию и разогнувшись, спросила горничная. – Наша Герофила?
Она перевела взгляд с фотографии на меня, и я пожала плечами:
– Вам виднее!
– У нашей были длинные волосы! – с важностью и какой-то странной гордостью сообщила Мари, возвращая мне фото. – Они стекали с подушки, как серебряная волна!
– Серьезно? – Я снова пожала плечами, спрятала снимок и повесила сумку на плечо.
Мари посторонилась и пропустила меня.
Ожидая в коридоре неторопливый лифт, я слышала, как горничная в моем номере мелодичным басом напевает что-то из Бизе. Кажется, «сердце красавицы склонно к измене».
– И к перемене! Как ветер в мае! – машинально подпела я.
На улице был март, но тоже ветреный. Я пожалела, что не оделась теплее, и подумала, что после завтрака надо будет вернуться в номер за плащом.
Кондитерская на другой стороне улицы манила меня теплым светом уютной лампы на столе, покрытом плюшевой скатертью, и ароматами кофе и ванили. Сквозь стекло я увидела знакомую парочку, а толкнув дверь, сразу же услышала заливистый и звонкий собачий лай.
– Анюта! – с трудом перекрикивая беснующуюся Зизи, позвала меня Софья Пална.
– Да, барыня, я тута, – пробормотала я, вспомнив какую-то дурацкую самодеятельную пьеску.
На сей раз капризная собачонка облаивала вовсе не меня. Гневно барабаня лапками по стулу и тряся головой, Зизи таращилась на мужчину, невозмутимо завтракающего за столиком на двоих в противоположном углу зала.
Я посмотрела на предмет собачьей нелюбви – это был Павел. При виде меня он встал, обошел стол и отодвинул свободный стул, явно приглашая меня присоединиться.
– Анюта! – настойчиво повторила Софья Пална.
Затрудняясь определиться с выбором сотрапезника, я стояла и вертела головой, как буриданов осел.
– Гарсон, еще кофе, круассаны, мед, масло, сыр, ветчину, что там еще у вас есть! – встревоженно глядя на меня, крикнул Павел.
– Кофе с булочкой для начала вполне достаточно, – усмехнулась я, начиная движение в глубь зала.
– Ах, Анюта, Анюта! – укоризненно молвила Софья Пална и поджала губы.
Зизи захлебнулась возмущенным лаем и замолчала.
– Простите, дорогие дамы, мне очень нужно поговорить с этим господином, – проходя мимо своих обиженных подружек, с улыбкой извинилась я.
– Ладно, девочка. Иди и разбей ему сердце! – кровожадно шепнула Софья Пална.
– Или морду, – с кривой усмешкой прошипела я в ответ.
И подумала, что попозже обязательно надо будет расспросить старушку, чем это Павел так не угодил ей и Зизи.
– Прошу, присядь!
Мужчина предупредительно встал за спинкой стула.
– Как мило, – опасливо пробормотала я.
В правилах хорошего тона есть моменты, сопряженные для меня с некоторой опасностью. Я не воспитывалась в благородном английском семействе и не училась в элитном пансионе, зато несколько лет жила в студенческой общаге, где кастрюля с супом, установленная на середину тумбочки, с радиально расходящимися от центра алюминиевыми столовыми ложками, считалась идеальным вариантом сервировки. Тонкости пользования десертной вилочкой, правильный захват бокалов разной формы и прочие ритуально-застольные телодвижения я осваивала уже в зрелом возрасте, постепенно, по мере продвижения по социальной и карьерной лестнице. Но и по сей день я затрудняюсь соорудить изящную манишку из туго накрахмаленной салфетки, а мои манипуляции со щипцами для омаров представляют реальную угрозу для всех, кто находится в радиусе трех метров. Я уже не говорю о том, во что превращается сам омар…
Вот и трюк с мягкой посадкой на сиденье стула, придвигаемого галантным кавалером к столу как раз в момент приземления дамы, отработан мною не очень хорошо. Я всегда боюсь, что наши с кавалером действия будут недостаточно слаженными, в результате чего либо я сяду мимо стула, либо его спинка ударит меня по пояснице, либо джентльмен уронит мгновенно потяжелевшую конструкцию себе на лакированные штиблеты.
К счастью, мы с Павлом неплохо потренировались в синхронном спорте в кровати, так что и с эксплуатацией мебели помельче проблем у нас не возникло. А льняная салфетка оказалась достаточно мягкой, чтобы я смогла без труда сформировать из нее более или менее изящный слюнявчик.
Это рукоделие заняло у меня секунд сорок, которых как раз хватило, чтобы дождаться реплики Павла. Сама-то я не успела придумать, как начать непринужденную застольную беседу после утренней постельной ссоры.
– Хочу объяснить тебе, почему я принес цветы на ту могилу, – без предисловий начал Павел, едва дождавшись, пока шустрый официант транспортирует к нам поднос со снедью и отчалит.
Я ассоциативно покосилась на цветочки, украшающие стол. Уже не в первый раз замечаю, что в Европе не разделяют наши российские предрассудки относительно четного количества цветков: в Ницце две розочки в вазочке никому, кроме меня, аппетит не портят!
– Дело в том, что одна моя родственница умерла точно так же, как эта женщина, – сказал Павел. – Она скончалась, предавшись предосудительной страсти, в объятиях своего любовника!
Ложечка, которой я закрутила водоворот в кофейной чашке, вырвалась из моих пальцев и громко звякнула. Я испытующе посмотрела на собеседника:
– Родственница?
Мужчины не всегда точно подбирают слова. Особенно если хотят не столько прояснить, сколько затуманить суть своих речей. Как справедливо заметил О. Генри, «все мы кузены по Адаму и Еве», так что уклончивым и невинным словом «родственница» Павел запросто мог назвать какую-нибудь четвероюродную сестрицу из числа своих близких подруг. А в таком случае мне было бы очень интересно узнать имя героя-любовника, заморившего своей безудержной страстью ту «родственницу»! Да уж не сам ли Павел?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});