Все видел Светомир, стоя об-он-пол реки, и поспешил воротиться. Подбежав к Радиславе, смеючась кричал ей: «Чего ты испугалась, неразумная? И вовсе ничего не страшно! Даже страсть как весело. Ну, вставай скорее, бежим вместе — кто раньше?»
Она перестала биться, лежала точно мертвая. Царевич, играючи, но сильно дернул ее за руку. Она покорно поднялась, и он ее повел. Они спустились по лестнице к броду.
Но на последней ступене, перед спуском в поток Радислава остановилась застылая. Судорога вновь стала сводить ее рот. Тогда Светомир внезапно схватил упирающуюся, оцепенелую и поднял ее от земли на воздух. Опустившись с ношею своею в Фисон, отрок прошел до середины реки и поставил Радиславу на дно потока.
Он сказал: «Иди сама!» И отправился вперед один, не оглядываясь и не давая ей руку.
Она-же медленно, глубоко переводила дух, стояла на месте будто одумываясь; вдруг воскликнула радостно, встрепенулась и легко, стремительно перешла через реку испытания.
Все видившие как исцелилась Радислава дивились чрезвычайно.
Радивоя через поток собрались перевести черноризцы, но он сказал, что хочет идти один. Опершись на посох свой из черного дерева с золотым увенчанием, слепец, держась прямо, высоко подняв, обычно никлую голову, спустился с лестницы, благоговейно ощупывая посохом ее ступени. Почуяв под посохом реку ветренную, князь остановился, осенил себя крестным знаменьем и, войдя в поток, верными шагами (383) прошел через него кратчайшим путем будто ведомый кем-то, али сразу прозревший. На берегу Срединного царства Радивой остановился, простерся по земле и, шепча молитвы, припал к ней долгим, благодарным поцелуем.
А всреть ему уже бежала Радислава. Она помогла ему подняться, обняла его, прижалась крепко и нежно к счастливому отцу, ласкаясь как никогда допреждь. А Светомир, прыгая от радости и громко смеясь, изо всех сил широко раскрывал руки, стараясь и не умея охватить обоих, отца и дочь, в едином объятии.
Хорс, спускаяся по лестнице, останавливался на каждой ее ступени и, смиренно становясь на колени, благоговейно целовал ее асбест. На коленях опустился он в быстрину; поднялся и своею обычною ленивою походкою величавого льва медленно перешел поток.
По одиночке двинулись слуги Князевы. Инии, перекрестившись, небоязненно через поток проходили. Инии-же, грехами отягченные, в реку эфирную вступить не дерзали и уходили на окраины царства, дабы душу очистить и уготовить для испытания.
Последними Фисон перешли черноризцы-воины.
А святители на берегу служили уж благодарственный молебен и встречали приветствием и благословением пришельцев во Срединное Царство.
Други и слуги Иоанновы давно дожидались путников; стремянные подвели им лошадей белых. И вкупе все — насельники Царства и гости — двинулись ко граду державному.
Х
Путь от Фисона-реки до Града Державного шел через всю землю Срединную.
Наглядеться вдоволь не мог Светомир на шатры масличные, серебром переливающиеся, на горы, виноградом одетые, на древеса лимонные, апельсинные, плодами яко каменьями самоцветными под солнцем пламенеющие.
Наслушаться вдоволь не мог он пернатых певчих ликования разнозвучного.
Надивиться вдоволь не мог на рыб с кровью золотою, на единорогов с голосами человечьими.
И спрашивал Светомир у Радивоя почто это орлы с виду хищные, дол спускаяся, в клюве могучем лисиц и волков уносят, но, полетав с (384) ними по поднебесью, бережно их на землю опускают неповрежденными, — почто гады и змеи ядовитые ланей да единорогов кольцами страшными обвивают, но не душат их, а с ними играются.
И отвечал ему Радивой, что в царстве Иоанновом звери лютые не лютают, аспиды смертоносные не жалят, а живут напоминания ради об райском своем первообразе.
Спустя много дней остановились путники у подножия зеленой горы, увенчанной высокими белокаменными стенами. То были стены стольного Вышеграда. И вот открылись в белокаменной ограде, широко распахнулись ворота, и выступили из ворот тех три белых слона и один светлосерый; возвышались на спинах их над покровами парчевыми теремки из древес драгоценных. А следом за ними легко, точно танцуя, вышли двенадцать белых коней в белых шелковых попонах и збруях серебряных.
Спустилось с горы все шествие звериное, и каждый слон, и каждый конь без указки подошел к назначенному своему хозяину. Белые слоны преклонили колена перед Светомиром, Радивоем и Радиславою, серый слон склонился перед Хорсом. Пресвитеры сели на коней. Царедворцы, черноризцы и слуги двинулись им вослед вверх по горе, во кремль державный.
Увидел Светомир улицы, каменьями самоцветными мощеные, и двор, кружевом мраморным остененный, и двух всадников медных с платами гробовыми вместо забрал и ветвями победными в десницах.
Пройдя во дворце чрез палаты, бархатом, шелком, Дамаском обитые, коврами драгоценными увешанные, вступил отрок с родичами и провожатыми своими в пышный, красками яркими расписанный и кованным золотом разукрашенный просторный покой. Возвышался в глубине его престол из слоновой кости с резьбою искусного узора. Вели ступени из аметиста к престолу царскому.
И увидел Светомир сидящего на престоле Иоанна Пресвитера в белом парчевом одеянии, расшитом алмазами точеными и жемчугом.
И услышал он привет Пресвитера: «Радуйся, царевич Светомире! К добру ты пожаловал. Давно мы ждем тебя».
XI
Позвал Иоанн Пресвитер к себе Радивоя и, приказав всем слугам его удалиться, усадил слепца рядом с собою, беседу торопил, говоря:
«С каким, князь, послан ты ко мне наказом важным?» (385)
— «А ты как про то знаешь?» спросил Радивой.
«Чаю благотворное воздействие старца Парфения на судьбы наши», тихо сказал Иоанн.
Тогда повел Радивой долгий рассказ свой про юродство Светомира и про падение его с башни — все, чему сам был свидетелем — про похороны отрока, пробуждение в гробу, чудесное его исцеление и в пустыньке пребывание — все, что слышал от старца.
И как стал сказывать про беседу свою с Парфением, достал ларец малый, что неизменно хранил на груди своей во все время пути, и передал его Иоанну.
«Вот», говорил, «последняя среди трех частей разрешительной молитвы, которая послужить должна к признанию царевича во царствии его. Когда станешь отпускать Светомира из твоей земли, все ему об молитве поведай, ларец ему вручая. Ранее же царевичу про то знать непотребно. Так наказывал старец».
Принял скрыню заветную Иоанн, приложился к ней как к иконе. Потом сказал: «Признать-то Светомира, признают. Да то ли с ним еще будет. Особо о нем Господь промыслил».
Сказал Радивой: «Как возблагодарить мне Господа, что удостоил меня многогрешного ларец с молитвою сею до тебя довести. И меня недостойного упасла, удержала десница Господня и в царствие твое привела, дабы смог я перед смертию очиститься и мудрости твоей приобщиться.
«Ведомо ли тебе, Владыко, все окаянство мое? Покинул я в юности землю свою родную, отца старого и сестру малую, дабы было где разгуляться на просторе с вольницею моею хороброю да разбойною. А далече на чужбине привелось мне своим буйством иноземное буйство укрощать. И сколь непомерно меня за то возвеличили. Василевса, баяли, законного спас; соправителем соделали; разбойников моих дружиною почетною признали.
«А кого спас-то? Агарянского пуще злодейство кесарево было: не измыслить, кажись, закононарушения божеского ли, человеческого ли, али разврата такого, в каком кесарь тот не истлевал бы.
«Престол утвердил я. Чей престол-то? Иересиарх на том престоле сидел, веры Христовой окаянных басурманов опаснейший гонитель. Те насиловали и замучивали открыто, а этот окромя сего еще и соблазнителем являлся, ересью ядовитою души допреждь праведные отравлял.
«А мне, соблазну ради, дочку свою от первого брака кесарь показал. Красавица, каких не сыщишь, ведьма, бесоугодница приворожила меня, разум совратила, всякую здравопристойность отняла. Потянуло к ней непреодолимо, воспалялся я не в меру. Под венец с нею пошел. Да венец-то над нами, видно, сам Лукавый держал. И брак наш законный (386) мразью своею да извращением естества прехуже был всякого блудодеяния.
«Умерла в родах дочери нашей Радиславы жена моя. А свекорь державный и вдового меня за наследника почитать не перестал. От молодой царицы, жены своей Зои, детей не имея, незадолго до кончины своей кесарем меня нарек. А я-то тому и рад был: еще и при жизни кесаря за него самовольно правя, с вожделением воцарения ждал.
«А как он умер, меня ненавистного, сперва заговорщики ослепили, потом бунтовщики со престола согнали ране чем сесть на него я успел.
«Жесток обычай, но на мне справедлив оказался: зрение мое пороками вконец повреждено было. Сокрушит корабль криво видящий коль у кормила станет. Да и кесарями нам, безначальным пограничникам быть не пристало: не царственна душа наша, не «василики психи», как зовет сие прежний наш постельничий, с нами к тебе прибывший Симон Хорс.