Читать интересную книгу Чай из трилистника - Киаран Карсон

Конан Дойл был зачарован, ведь полет уайлдовской фантазии перекликался с его собственным опытом. Двумя годами ранее, осенью 1887 года, во время велосипедной прогулки по Морну, где Дойл находился на отдыхе, он наведался в "Дом Лойолы", чтобы возобновить знакомство с проживавшим там отцом Джерардом Хопкинсом. Познакомились они, разумеется, в другом нашем колледже, Стоунихёрсте, alma mater Конан Дойла. В седельной сумке у Дойла лежал переработанный черновик "Этюда в багровых тонах", первого произведения о Шерлоке Холмсе, отвергнутого уже двумя издателями, которые сочли, что методы главного героя покажутся публике не вполне правдоподобными. Конан Дойла провели к Хопкинсу на одну из травяных плантаций, где он читал свой требник. Стрелки приближались к четырем часам чудесного сентябрьского дня восемнадцатого числа, если быть точным, праздника Джузеппе Купертинского, святого-покровителя полетов, — и отец Хопкинс пригласил Конан Дойла выпить с ним чаю.

75. НЕКТАР

Дойл был несколько ошеломлен, когда отец Хопкинс повел его по тропинке к чему-то вроде сарая для рассады. Заметив его растерянность, иезуит терпеливо объяснил, что в обычной компании чувствует себя неловко и со времени переезда в "Дом Лойолы" предпочитает пить чай в обществе брата Ейтса, одного из младших садовников. Он готовит прекрасный напиток, весьма напоминающий Хопкинсу тот, что в добрые старые деньки в Стоунихёрсте варил брат Консидайн. Помнит ли его Конан Дойл? Да, конечно, ответил Дойл, это не тот, что все время рассказывал истории про ирландских фей? Отец Хопкинс задумчиво кивнул.

Когда они вошли в сарай, брат Ейтс сидел на ящике из-под апельсинов и следил за торфяной печкой, на которой уже закипал чайник. Он сказал, что ни один чай не сравнится с Чаем из трилистника, и это уж точно, ведь после чашки-другой начинаешь видеть мир прямо, а если человек видит мир криво, он на каждом шагу будет кувырком падать. Его мать в графстве Слайго восемьдесят лет пила по паре чайников в день и была прямая, как тростник, пока не умерла, а в момент смерти она сложилась, сообщил он, как складной нож, и понадобилось четверо здоровых мужиков, чтоб ее в гроб уложить, царствие ей небесное.

Про Чай из трилистника не ахти сколько народу знает, говорил брат Ейтс, но вот интересно — нынче-то оно железно доказано, раньше в это никто не верил, а мамаше-то моей самой Чай достался от человечка в мундирчике бобби верхом на мартовском зайце[53] на верхушке Бен-Булбен, и ведь разве не самого святого Патрика был день, когда она на него наткнулась?

Жестом он пригласил гостей садиться и, пошарив в складках сутаны, извлек желтую жестянку из-под нектарного табака. С величайшей церемонностью он открыл крышку и всыпал три увесистых щепотки зеленоватого содержимого в почерневший заварной чайник. Из носика чайника на очаге вырвался плюмаж пара. Когда брат Ейтс заливал кипяток, вспоминает Конан Дойл, глиняный чайник, казалось, пыхтел от удовольствия.

И не верьте всей этой ерунде, что, мол, заварник надо споласкивать кипятком, говорил брат Ейтс. Он что, недостаточно прогревается, пока на печке стоит? И никакого молока или сахара — все, что нам нужно, это доброе чистое зелье.

Когда чай заварился до нужной кондиции, брат Ейтс разлил его в три выщербленные чашки, и троица начала пить. Поначалу Конан Дойл прихлебывал с опаской: вкус был кисловато-терпкий, запах — как у горящего сена. По прошествии нескольких минут он заметил просторный шурф солнечного света, врывавшегося в открытую дверь сарая и оттенявшего все кочки и выбоины пола. Да, денек и впрямь выдался чудесный. Он проследовал за светом в глубь травяной плантации, где тот, казалось, выхватывал каждый стебелек, каждый листик насаждений. В золотом, усыпанном пыльцой воздухе плутали запоздалые пчелы.

"Ты произращаешь траву для скота, и зелень на пользу человеку", произнес брат Ейтс удовлетворенно. "Затем что он вскормлен нектаром и млеком рая напоен!" [54]Подумается так иногда: сидел бы тут целыми днями, чтоб ни забот, ничего. Да нет, работа ждет, но, знаете, когда иду эту самую работу делать, все равно, ни забот, ничего. Ведь пчелка же. Ох да, пчелка, точно. Еще увидимся, ребята.

И он деловито побрел в сторону солнечного света. Хопкинс с блаженством взглянул на Конан Дойла.

Не хотите ли прогуляться? спросил он.

Не прошло и часа, как Хопкинс с Конан Дойлом очутились на склоне горы Слив-Коммеда, на подходе к Бриллиантовым Горам. Путники находились в Безмолвной Долине, однако была она далеко не безмолвна: повсюду вокруг них прорывалась, сочилась и журчала вода, угомоняясь на заболоченных участках, звеня по камешкам бесчисленными ручейками.

Внезапно Хопкинс остановился, нагнулся и поднял камень. И уставился на него.

76. КИРПИЧНО-КРАСНЫЙ

Халцедон, прошептал он. «Откровение» 21:19. Одно из оснований Града Божьего. От греческого khalkedon, загадочный камень. Возможно, от Khalkedon — Халкедон, — названия давно исчезнувшего древнегреческого города. Но слово и значение, разумеется, те же самые. Переливчатый сине-зеленый с искорками.

Хопкинс и Дойл продолжили восхождение по склону, блестевшему от сполохов воды и камней. Хопкинс снова наклонился. Сардоникс, возможно от «Сарды», античного города в Малой Азии. Оникс означает «ноготь». Молочноголубые вены в телесно-коричневом.

Затем он набрел еще на один камень, и еще один, и еще: топаз — так же называется один из видов южноамериканских колибри; аметист, отрицательная форма греческого слова, означающего «опьянение», поскольку считалось, что его созерцание протрезвляет; гиацинт, в честь юноши Гиацинта, которого боги превратили в синий цветок.

Мы с вами — принцы Серендиппские, сказал он Конан Дойлу.

Обе его пригоршни были полны драгоценных камней. Он соединил ладони, и долина отозвалась негромким раскатистым эхо; оно прокатилось по гранитным обнажениям и растворилось в безмолвии, нарушаемом лишь ветром, окрестными водами и трелями невидимых птиц.

Вот, Дойл, посмотрите сквозь халцедон, сказал Хопкинс. Что вы видите?

Конан Дойл вспоминает, как взял камень из рук Хопкинса и поднес его к глазу, словно монокль. Долина перед ним замерцала, потом резко сфокусировалась. Никогда еще не видел он такие цвета; не существует названий для всех этих нюансов вересково-синего и лилового, для бесчисленных оттенков зеленого. Затем он заметил, что весь горный склон кишит юркими насекомыми. В густых зарослях шныряли яркие пташки. Из своих нор валом валили кролики. Через все поле зрения зигзагом пронесся заяц. Горные кряжи стали обретать лица — задубленные непогодой, изрытые бороздами, непостижимо мудрые. Тень от облака пробегала по всему сущему, преображая его каждое мгновение, словно бытие будущего всасывалось в естество настоящего.

Но ведь там целый мир, другой мир! вскричал Конан Дойл.

Да, отозвался Хопкинс. "Если б расчищены были восприятия, всякое предстало бы человеку, как оно есть — бесконечным"[55]. Но скоро всё это канет в небытие. Город Белфаст день ото дня разрастается, выбрасывая красные кирпичные щупальца в окружающую природу. Он строит огромные корабли. Его табачная индустрия не знает равных во всей империи. Его канатные заводы — самые длинные в Европе. И для всего этого нужна вода. Уже идут переговоры о покупке Безмолвной Долины с ее заливными угодьями и превращении ее в огромный водосбор. Всю эту красоту утопят. Мы должны остановить их, Дойл.

О том, что происходило и говорилось дальше, сказал Селестин, едва ли мы когда-нибудь узнаем. Воспоминания Конан Дойла касательно того дня разлагаются в бессмысленную галиматью. После визита в "Дом Лойолы" он больше никогда не видел отца Хопкинса, однако в следующей заметке, озаглавленной "Лондон, 23 сентября 1887 г.", читаем:

"Хопкинс о пчелах. Отсылка к «Притчам» (6:8): "Пойди к пчеле и посмотри на труды ее"[56], - и к комментарию Климента Александрийского: "…поелику пчела, дабы произвести единую только каплю меда, нектар сбирает со всего цветочного поля". Ивритское слово, обозначающее «пчела», dbure, происходит от того же корня, что и собственно «слово», dbr. Пчела эмблема мормонов. Переделал "Этюд в багровых тонах" в этом свете <…> выпив последнюю чашу Чая брата Ейтса".

"Этюд в багровых тонах", в котором расследуется убийство двух мормонов, появился в "Битонском пасхальном ежегоднике" за 1887 год и был издан отдельной книгой в 1888-M, в год, когда Хопкинс умер от тифа.

77. ШЕЛКОВО-ЧЕРНЫЙ

Прежде чем употребить остаток Чая, пожалованного на прощание братом Ейтсом, Конан Дойл попытался выделить его составляющие. Он полагал, что «трилистник» в наименовании чая — чистая метафора, и поэтому был удивлен, когда обнаружил в смеси следы этой травы. Покопавшись в библиотеке, он выяснил, что «шамрок» не так прост, как кажется на первый взгляд. Плиний отмечает, что его листочки трепещут и поворачиваются в ту сторону, откуда надвигается гроза или буря; Конан Дойл пришел к заключению, что трилистник, должно быть, чувствителен к магнитному полю земли. Линней во "Флоре Лапландии" упоминает о "быстрых и проворных ирландцах, что питаются своим трилистником; из цветов этого растения они пекут хлеб, дышащий медовым ароматом, а сваренная из трилистникового меда медовуха, по их мнению, наделяет вторым зрением каждого, кто ее выпьет". В травнике Джерарда[57] утверждается, что трилистник привлекает пчел сильнее любой другой известной травы.