Читать интересную книгу Записки уцелевшего (Часть 2) - Сергей Голицын

Теперь идет разоблачение зверств тридцатых годов, но об этом документе, кажется, нигде не упоминается.

Между прочим, тогда всюду висели плакаты с увеличенной фотографией: улыбающийся великий вождь держит на руках маленькую девочку, а внизу надпись - "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!"

3.

Директор леспромхоза меня переправил техноруку, иначе говоря, главному инженеру. В общей комнате за маленьким столиком сидел сравнительно молодой блондин с высоким коком на лбу - Петр Спиридонович Мешалкин. Он мне заметно обрадовался, усадил рядом с собой, задал два-три вопроса о моей прежней деятельности и сказал:

- Я вас направлю строить роликовый лоток.

Я поднял бровь, понимающе кивнул, хотя в тех пособиях по дорожному строительству, какие привез с собой, эта штуковина не упоминалась.

Мешалкин вынул из стола папку с чертежами, начал мне объяснять. Оказывается, роликовый лоток потому нигде не упоминался, что это было изобретением самого Мешалкина. И он поручал мне его соорудить. Он задумал прославиться на всю страну, обещал предоставить местечко и мне в лучах его будущей славы.

Зимой по крутым склонам гор бревна своим ходом спускаются по лоткам из жердей, скрепленных льдом, а летом по более пологим склонам они будут лететь по роликам с невероятной скоростью. Завтра же он меня направляет на лесозаготовительный участок Шодрово. Там уже действует роликовый лоток, но короткий, а мне предстоит построить длинный, километра на полтора. Но сперва я должен найти подходящую пологую лощину.

Исполненный пламенного энтузиазма, я отправился в отдел кадров, в бухгалтерию, к коменданту оформляться. Нет, никто не задавал мне коварных вопросов, только записывали, к моему удивлению, на карточки, вырезанные из оборотной стороны обоев. У всех служащих я просил дать мне листок бумаги, чтобы написать домой письмо, как доехал, как устроился, как собираюсь осуществлять остроумнейшее изобретение милейшего начальника.

К моей великой растерянности, никто мне не дал даже крохотного клочка. Во всем леспромхозе бумаги вообще не было, сам главбух выделял листки строго по счету.

А я собирался не только письма писать, но и сочинять очередную главу своей повести "Подлец", начало которой укрывалось на дне моего чемодана.

Так я и уехал на следующий день, не отправив письма родителям. День стоял морозный. Несколько пар груженых саней покатило по льду реки Мрас-су. Я то выскакивал из саней и бежал в своих сапожках рядом, размахивая руками, то вновь садился на мешки с мукой. Проехали мимо районного центра Мыски беспорядочного нагромождения длинных бараков и маленьких избушек. Темнело, мороз усиливался. Я чувствовал, что, несмотря на бег, на махание руками, холод проникал к самому моему телу. Впереди замелькали огоньки лесозаготовительного участка Мзас. До Шодрова оставалось еще километров двадцать. Решили завернуть погреться, намереваясь ночью ехать дальше.

Ввалились, заиндевелые, в контору. Там в кабинетике начальника участка в густом махорочном дыму сидело несколько человек. Оглядели меня. А я даже не мог разомкнуть челюсти, не мог засунуть руку за пазуху достать документы. Старший из возчиков сказал, что дальше мне ехать нельзя, я замерзну.

Начальник участка повел меня в маленький домик. Там в одной из комнат находилось несколько топчанов и стоял стол. Такова была комната для приезжих, где жил он сам и предстояло жить мне. В печке весело горели дрова и было жарко. Закипел чайник. Мы разговорились.

Фамилия начальника участка была Петров, имя-отчество не помню. Узнав, что я направлен в Шодрово строить там роликовый лоток, он сказал, что на тамошнем лотке всего десять роликов, они то и дело ломаются, своим ходом по ним бревна не идут, их протаскивают веревками. И вообще это изобретение дурацкое, из этой затеи ничего не выйдет. А ему позарез нужен толковый парень подыскивать новые делянки, где валить лес, и он оставляет меня у себя.

Я было робко возразил. Он сказал, что согласует этот вопрос с Мешалкиным. Так я остался на Мзасском лесозаготовительном участке, стал жить вместе с Петровым в комнате для приезжих, спал на топчане под колючим одеялом, на матрасе и подушке, набитых колючей соломой, ходил в итээровскую столовую, то есть в крохотную каморку при обширной столовой, питался привилегированной пищей.

4.

Петров очень хорошо отнесся ко мне, выдал полушубок и валенки. Каждый вечер мы оставались вдвоем, и он, что называется, отводил душу, рассказывал о семье - жене и двух детях, живших в Балбыни, жаловался, что по образованию является инженером-лесоустроителем, а стал лесоистребителем, говорил о варварской рубке леса, о планах "давай-давай", о гниющих тысячах кубометров леса в тайге.

Каждый день я отправлялся на лыжах то в одну сторону, то в другую, переправлялся по льду через реку Мрас-су, ходил по берегам ее малого притока Мзас-су, искал делянки, где густо росли сосны и пихты, примерно подсчитывал запасы, потом вел туда лесорубов и намечал дороги для вывозки бревен.

Забираясь в густую тайгу, я наслаждался одиночеством, вспугивал тетеревов, разглядывал следы различных зверей. Во время одной из прогулок я подыскал на противоположной стороне Мрас-су лощину, по моему мнению, подходившую для строительства роликового лотка. Презрительное мнение Петрова о лотке меня не поколебало. Я продолжал мечтать, как буду осуществлять на практике изобретение Мешалкина.

Не сразу я узнал, что в одном из бараков живут молодые лесорубы вольнонаемные, а во всех остальных - спецпереселенцы. Так впервые я услышал о существовании целого класса, да, именно класса, а не группы, не категории людей, совершенно бесправных, о которых нынешние жители нашей страны узнали совсем недавно, прочитав воспоминания младшего брата Твардовского - Ивана.

Постараюсь рассказать о спецпереселенцах, что узнал, что услышал, что своими глазами увидел.

Когда-то алтайский край по рекам Катуни и Бии и по их притокам славился своим плодородием, тучными нивами, обилием скота, трудолюбием жителей.

Когда-то их отцы и деды переселились сюда из разных губерний европейской России, раскорчевали лес, распахали целину, где лесную, где степную, построили по берегам рек и речек избы, а как освоились, артелями возвели храмы, деревянные и каменные. Житницей богатой Сибири называли Алтайский край с городами Барнаулом и Бийском. Так было.

А потом началась коллективизация. По указанию властелина Эйхе накатилась волна раскулачивания. Всех: кто прятал хлеб, кто не хотел, идти в колхозы, кто обитал в просторных избах, кто держал более двух коров и более одной лошади - изгонять, отбирать у них скот и все, что береглось в сундуках. И гнать. Куда гнать? Да на разное строительство, и в первую очередь в Кузнецк.

В товарных вагонах и на открытых платформах прибывали на великую стройку социализма ничего не понимавшие растерянные изгнанники - старики, мужчины, женщины, дети, много детей разных возрастов. Отвозили толпы в недальний лесок. Там под открытым небом, в дождь и в жару они разместились, устроили кое-какие шалаши.

Являлись верховые, отбирали, словно скот, людей, многосемейных старались не брать и вели под конвоем пешком толпы покорных, согнутых под тяжестью пожиток, какие успели захватить. Так многие попали в Горную Шорию на добычу железной руды, в угольные шахты и на лесозаготовки. Двести семей остановили там, где Мзас-су впадает в Мрас-су, приказали строить бараки для себя, рубить избушки для начальства: построили контору, магазин со складом, кузницу, баню, начальную школу, выкопали землянки для погреба и для карцера. Так за полтора года до моего прибытия был основан Мзасский лесозаготовительный участок Балбынского леспромхоза.

Всю эту историю я узнал от Наташи Полтавец, растерянной прехорошенькой девушки; она училась в педагогическом техникуме и вместе с отцом, матерью и младшими братьями и сестрами попала в Горную Шорию. Зав. школой - молодой самоуверенный вольнонаемный - и она учили здешних детей уму-разуму до четвертого класса. И я стал в школу захаживать, рассказывал ребятишкам разные истории.

5.

По вечерам я иногда заглядывал в длинные-длинные бараки спецпереселенцев. Там справа и слева от прохода тянулись в два этажа нары. Каждая семья занимала отдельную часть, внизу спали кто постарше, наверху кто помоложе. По обоим концам бараков круглосуточно топились железные печурки, на ночь зажигались фонари, висевшие под стропилами покрытой морозный инеем крыши, потолка вообще не было.

Я подсаживался к старикам беседовать. Стояла духота, промозглая сырость, с земляного пола дуло, а выше было жарко. Пахло портянками, которые сушились вокруг печек, дети ползали, взрослые разговаривали, хлебали из котелков баланду, приносимую из столовой, делили хлебные пайки, с одного угла слышалось переругивание, с другого - детский плач. Никто никогда не смеялся.