Читать интересную книгу Мультики - Михаил Елизаров

Для пущей торжественности в качестве звуковой подкладки Разум Аркадьевич промычал музыкальные фразы из «Нашего паровоза», «Орленка» и «Если с другом вышел в путь», заплетя их вместе, словно косу.

— Поначалу не все шло гладко у Алешки Разума, — признался Разумовский. Снова возник кабинет Марии Александровны Вол. Она сидела за столом. Разум Аркадьевич протягивал исписанный лист.

«Товарищ капитан, Мария Александровна. Освобождайте меня от работы. Не обладаю я способностями воспитателя. Я не должен был отпускать Бориса с детской экскурсией. И то, что недосчитались двоих малышей — это тоже моя вина! Я поверил, что Боря покончил со своим грязным прошлым, а он при первом же испытании сорвался…» — «Напрасно коришь себя, Разум, — мягко отвечала Вол. — Если ты уйдешь, мы потеряем настоящего воспитателя. А Бориса мы найдем. Даю слово! Вместе с тобой мы вернем его людям!»

На экране высветилась нищая комнатка — голые стены, узкая кровать, табурет, на столе диапроектор. Рядом настольная лампа. Хмурый Разумовский потягивал из стакана чай.

— И вдруг скрипнула дверь. Он оглянулся. Кто это пожаловал? На пороге показался… Борька? Точно, он!

Этот Борис оказался чернявым подростком лет четырнадцати. Щеки его заливал багрянец стыда.

Голос у Бориса был каким-то девчачьим — возможно, Разумовский чуть перестарался с детской озвучкой:

«Хотел слинять, Разум Аркадьевич, до вокзала добежал, на электричку сел… И не смог. Совесть замучила. В реформаторий идти не решился, пришел к вам домой. Вы уж только простите меня! Снимите груз с души!» — А Разум смотрел на своего подопечного и думал, что у него самого словно гора с плеч свалилась. А ведь легче всего было осудить Бориса, отвернуться от него. Но Разум не отрекся от своих принципов, веря, что это последнее падение перед большим взлетом. И он не ошибся! — прокричал ликующим голосом Разумовский.

— Несколько лет спустя бывший несовершеннолетний насильник Борис напишет письмо: «Вы научили меня жить по-новому! Вы вернули мне разум, дорогой Разум Аркадьевич! Спасибо! Немного о себе: поступил в педагогический, через пять лет я буду учителем начальных классов! Представляете, какая радость ждет меня впереди?!»

Замелькали похожие на пестрые голубиные крылья вороха исписанных листов, забормотали голоса: «Разум Аркадьевич, пишу вам письмо с сообщением, что успешно закончил педагогическое училище и устроился в школу учителем труда. Специальность слесаря, которую получил благодаря вашему совету, очень мне пригодилась.

А в августе буду держать экзамены в университет, пойду на вечерний. Верьте, к прошлому возврата не будет. Ваш бывший подшефный Максим».

«Дорогой Разум Аркадьевич, спасибо вам за все то, что вы сделали. Лишь сейчас я в полной мере оценил ваш великий труд. Вы для меня стали больше, чем отец. Вы воскресили меня!»

Разум Аркадьевич с экрана — уже ровесник нынешнего Разумовского — обратил прямо ко мне растроганное лицо:

— Такие строки нельзя читать без волнения. Ведь они свидетельствуют не только о том, что люди начали счастливую трудовую жизнь. Чувствуется, что перед бывшими нарушителями пышным розовым бутоном раскрывается новый, неизвестный мир простых человеческих радостей, а горести уходят, забываются, как ночной кошмар… И сколько таких теплых строк приходило в адрес Алешки Разума! Хотя какого Алешки? — Разумовский вздохнул и удивился. — Не успел оглянуться — четвертый десяток разменял. Никакой он уже не Алешка Разум, а заслуженный педагог Разум Аркадьевич Разумовский. Много судеб, много писем, за каждым из них — трудная и долгая история борьбы за человека. Сколько же ребят прошло через его чуткие руки! — с чувством подвел черту своей деятельности Разумовский. — Всех не упомнить. Ушел на заслуженный отдых наставник Разума — Виктор Тарасович Гребенюк. Работы прибавилось.

В семидесятом году постановили снести родимый особняк на Пролетарской 3. Мария Александровна Вол перед выходом на пенсию отстояла и дом, и улицу…

Большие и светлые окна комнаты кадр за кадром, словно болотная тина, затягивала кирпичная кладка. Какое-то время еще были видны руины снесенных домиков, желтые стрелы башенных кранов. Потом комнату в одночасье залил ясный электрический свет, а сами окна стали черными и непроглядными — снаружи уже наросло высотное здание.

— В семьдесят седьмом бюрократическим приказом детские комнаты вообще упразднили. Точнее, переименовали. А Разум Аркадьевич даже не заметил всех этих перемен, не до них ему было! Главное, что на улице Пролетарской 3 в Детской комнате милиции № 7 по-прежнему велась непримиримая педагогическая баталия за души детей, за их будущую честную жизнь! И Разум Аркадьевич никогда не оставлял позиций этого благородного фронта!..

Замелькали отрывные листы календаря — все в карандашных пометках:

— Так в работе трудной и плодотворной прошло еще двенадцать лет…

Я снова постарался пошевелиться. Неожиданно это получилось. Окаменевшие до судорог ноги будто огрели изнутри огненной крапивой. Я застонал от глубокой мышечной боли. Потер бедра внезапно ожившими руками, разгоняя застоявшуюся кровь. Это помогло. Пальцы ног, потом икры закололо мельчайшими иголочками. Я снова почувствовал спину и, пользуясь моментом, разогнулся. В поясницу рухнула тупая громоздкая боль. Колченогий стульчик качнуло назад, мне показалось, что я падаю, но задняя ножка со стуком впечаталась в пол. Из тела в голову ударила обморочная воздушная волна, как при резком спуске на скоростном лифте. Я на миг очнулся от диафильма.

Разогревшийся диапроектор чадил стариковским потом — теплый вонючий дымок, как если бы кто-то в распаренном июльском автобусе задрал обе руки, цепляясь за поручень. Болела спина, ребра, точно я связанный пролежал на угловатых твердых вещах.

Я вдруг ощутил новое неудобство — слуховое. Видимо, от подъема туловища и раскачивания на стульчике у меня полностью заложило уши, как в самолете, когда меняется высота. Я пару раз сглотнул, но левое ухо так и осталось с ватно-глу-хой пробкой, а в правое словно залетел мелкий комар. Я поковырял пальцем в зудящем ухе, голос Разумовского прозвучал уже сквозь зуммер внутри головы:

— И вот в один субботний мартовский вечер в квартире Алексея Аркадьевича Разумовского раздался тревожный звонок. А какой он еще может быть в девятом-то часу? Воспитателю Разумовскому редко звонили без повода…

В пространстве комариного зуммера выделился далекий телефонный звонок — по звуку совершенно настоящий, а не сымитированный Разумовским. О таком звонке можно было бы сказать, что он послышался, когда удаленная на краешек слуха галлюцинация кажется реальностью.

— Але, Разум, это я… — прозвучал в трубке всхлипывающий женский голос. Я почти сразу узнал его, хоть он и был чуть искажен связью. Звонила Ольга Викторовна Данько, и тут не могло быть никакой ошибки.

— На проводе была старший инспектор Детской комнаты милиции № 7 капитан Данько, — подтвердил мою догадку Разумовский. — Данько с Разумовским связывала не только совместная плодотворная работа и давняя крепкая дружба. Это для подчиненных и воспитанников Данько была «товарищем капитаном», а для него — просто Оленька… «Оленька, что-то случилось? Ты расстроена?»

Картинка раздвоилась. Ольга Викторовна и Разумовский, каждый в своем углу, прижимали к уху телефонные трубки.

«Разум, у меня здесь мальчик! — взмолилась Ольга Викторовна. — Я бессильна ему помочь. Срочно нужно твое вмешательство… Пожалуйста, Разум!» — «Только не волнуйся, Оленька, расскажи подробнее, что за мальчик, что он совершил…»

За кадром зазвучала лирическая мелодия — под такую по телевизору обычно показывали листопад в опустевшем парке. Я понял, что Разумовскому снова потребовалась предыстория. Возник кабинет Ольги Викторовны. Обстановка повторялась — рабочий беспорядок на столе, сейф, фотографии на стенах.

— Старший инспектор Ольга Викторовна Данько привыкла засиживаться допоздна. Даже в субботний вечер она на своем посту. Иной раз кажется, будто все, с кем довелось повстречаться днем, вновь проходят через кабинет незримыми собеседниками. Снова раздумья о детях, чьи судьбы зависят от ее работоспособности и профессиональной подготовки…

Ольга Викторовна, подперев пухлую щеку кулаком, что-то черкала в блокноте.

— У нее простое открытое лицо учительницы младших классов. Но преподает она не рисование или арифметику, а поведение. Богатый жизненный опыт и душевная доброта помогают капитану милиции Ольге Викторовне Данько в ее трудной миссии — искоренении изъянов воспитания…

Ольга Викторовна сидела с зажженной сигаретой и пускала в потолок змейки дыма. В дверь постучали. Мелодия листопада оборвалась.

«Входите! — отозвалась Ольга Викторовна. Пробормотала: — Интересно, кто это на ночь глядя…» В кабинет сунулся офицер милиции, козырнул: «Добрый вечер, товарищ капитан. У нас к вам задержанный… — Он обернулся в невидимую прихожую, поманил рукой: — Заводите!»