— Что же он — знает и молчит? — спросила Люська. — А другие должны воду пить?
— Сила вождей заключается в том, — сказал Леонид Моисеевич, — что они знают нечто неведомое простому народу. Если бы дырка, ворота, соединительный туннель существовали, многие бы кинулись туда. С самыми плачевными результатами.
— Он вернется, — объяснила Люська Егору, показав на доктора, — а у него все уже от старости померли.
— К сожалению, вы правы, — сказал доктор. — По крайней мере, моей дочке сейчас больше лет, чем мне. Я часто считаю, вот на Земле год прошел, вот еще год. А мне все так же — шестьдесят четыре.
— А как вы считаете годы? — спросила Люська.
— По Новым годам, — ответил Леонид Моисеевич. — В Новый год всегда какие-нибудь новенькие появляются. Вот и сейчас — вы появились, и я знаю — моей Оленьке там, на Земле, стукнуло восемьдесят. Вы представляете?
Егор помотал головой, чтобы сбросить с себя гнет чепухи.
— Вы лучше рассказывайте про Кюхельбекера, — попросил он.
Доктор поднял руку, возражая:
— Но главная причина, по которой мы не можем вернуться обратно, заключается в том, что если твоя кровь превратилась в теплую жижу, то ты уже не сможешь жить на Земле. Ты обречен…
— А откуда вы это знаете? — спросил Егор, ловя доктора на слове.
— Это всем известно.
— А что, если это очередная выдумка какого-нибудь императора, чтобы вы не совались? Сидите и не рыпайтесь.
— К сожалению, это было известно до императора и помимо императора. Да я сам ставил некоторые опыты… Состав крови иной.
— И что? — спросила Люська.
— Организм лишен иммунитета. Там, наверху, вы скоро умрете.
— А у нас какая кровь? — вдруг перепугалась Люська.
— Вы всего один день здесь живете, — засмеялся доктор. — Рано еще переродиться.
— Все равно нам надо спешить, — сказал Егор. — Мы должны уйти как можно скорее. Я поговорю с Кюхельбекером. Он революционер, декабрист, он должен меня понять.
— Возьми меня с собой, — попросила Люська.
— Невозможно, — сказал Егор. — Ты у нас раненая.
— Я почти выздоровела.
— Нет, нет! — почти закричал Леонид Моисеевич. — Вы загубите ребенка! Мало вам, что ей и без того грозят!
— Где я его найду?
— Кюхельбекера? Возможно, он с императором. У них много общих дел. Или он у себя. Найди кабинет начальника вокзала. А впрочем, ты можешь спросить. Спроси, не видели ли господина Кюхельбекера. Или Вилли. Он любит, когда его так называют…
— Я скоро вернусь, — сказал Егор Люське. — Сиди и жди меня. И не бойся.
— Я не дам ее в обиду, — сказал доктор. — Даже если это будет сам император.
Егор закрыл за собой дверь и подумал, что все-таки какая-то угроза от жирного императора исходит. Но сейчас лучше о нем не думать. Лучше думать о том, как он убедит Кюхельбекера отпустить их с Люськой обратно. Егор не знал, какие слова он отыщет для такого разговора, главное, чтобы Кюхельбекер понял, что произошла ошибка, что они с Люськой принадлежат совсем другому миру и ошибку надо исправить.
Егор вышел в большой зал, где так же, как и раньше, разгуливали бездельники, ожидавшие выхода императора, а может быть, нового обеда или казни. И так день за днем, вернее, весь день без перерыва, а день этот длится тысячу лет. Наверное, лучше броситься из окна, как тот самоубийца на Университетской, если тебе скажут окончательно, что ты вечный узник в стране бессмертных.
Буквально через несколько шагов Егор натолкнулся на Дантеса, который торчал посреди зала, задумчиво накручивая на указательный палец светлый локон.
— Ты где пропадал? — строго спросил Дантес, обрадованный тем, что ему подвернулось занятие.
— Меня доктор послал Кюхельбекера найти, — соврал Егор, решив, что так сказать лучше, чем признаться.
— А зачем? — спросил любопытный Дантес.
Егор не успел ответить, как их прервали. Подошла полная рыхлая девица лет двадцати, в очках с одним стеклышком, за ней шел бородатый мужчина с гитарой на ремне через плечо.
— Мальчик, ты поешь Окуджаву? — спросила девица.
— А что? — ответил вопросом Егор.
— Мы расширяем группу, — сообщила девица.
— Оставь его в покое! — прикрикнул на девицу Дантес. — Видишь, что я с ним разговариваю!
— Ах, только не думайте, что я вас испугалась! — сказала девица, но отошла.
— Так зачем тебе понадобился наш канцлер? — спросил Дантес, глядя вслед девице.
— Доктор хочет, чтобы он поговорил с Люсей.
— Ах, как это интересно! О чем же?
— Вы лучше сами спросите, — сказал Егор.
— Ну ладно, — миролюбиво сказал Дантес. — Он мне все равно расскажет. Так ты его ищешь?
— Ищу.
— А он на площадь пошел, — сказал Дантес. — Там драка получилась.
Дантес рассмеялся. Он продолжал:
— Народ кинулся пепел собирать. Как остыло, кинулся собирать.
— Какой пепел?
— Ну как же — если набрать пепла от сожженного, то в карты везет и еще много полезного. А у нас давно никого не сжигали… Иди, иди, он там, наводит порядок.
Егор вышел на площадь.
В отдалении, возле обгоревшего столба, суетилась кучка людей.
«Это же Средневековье, — подумал Егор. — Неужели в такое возможно верить?» Он понимал, что возможно. Мало ли во что верят дураки на нашей Земле; посмотри любую газету — то белая магия, то колдун, то экстрасенс. Стыдно за человечество.
Егор перешел через площадь. Над его головой все так же бежали сизые облака. Но должны же они когда-нибудь кончиться!
Возле костра никакой драки не было. Люди, в основном совсем старые, возились в пепле, собирали обгорелые палки, угольки — видно, пепел мадам Помпадур и в самом деле представлял для них ценность. Кюхельбекера не было видно.
— Егор! — окликнула его древняя женщина, которая некогда была, наверное, даже красивой. Но это было очень давно.
Откуда она его знает?
— Вы меня? — спросил Егор.
— Как я рада, что вас нашла, — сказала женщина низким, хриплым, прокуренным голосом. — Вас ждут.
— Кто меня ждет?
— Вас ждут мои друзья. Нам необходимо поговорить.
— Но я же тут никого не знаю. Я ищу Кюхельбекера.
— Кюхельбекер никуда не денется, — строго сказала женщина. — Есть несравнимые ценности. Я представляю ценности моральные. Кюхля — всеобщую продажность. Вы меня понимаете?
— Нет, не понимаю.
— Именно мои друзья могут вам помочь. Вам же нужна помощь?
— Но недолго, ладно? — сказал Егор.
Женщина хрипло засмеялась.
— Здесь не бывает таких понятий.
— Такие понятия везде бывают, — возразил Егор. — У меня пульс бьется, значит, время идет.