А старичок между тем пробирался меж зрителей, стараясь оказаться поближе к костру, и зеваки сразу расходились при его приближении, то ли жалея его, то ли испытывая брезгливость. Ведь стаи животных не любят дряхлых самцов, их загрызают. А может быть, старичка побаивались. Конечно, не его самого, а коренастого громилу в белой куртке, на которой был нашит красный крест. Громила шагал почти вплотную за старичком, опекая его и не давая упасть под порывом ветра.
Подобравшись ближе к сцене, на которой должно было разыграться действо, старичок обернулся, громила быстро опустился на четвереньки, а старичок уселся ему на спину. Никто не удивился, только Егору это было в диковинку.
Маркиза де Помпадур спокойно и даже с вялым интересом наблюдала за действиями палача. И вдруг закричала:
— Ну больно, больно же! Ты с ума сошел!
Женщина стала биться, стараясь освободиться от пут.
Сучья и палки начали потрескивать, люди на площади тоже зашумели, неясно было только, радуются ли они крикам женщины или возмущаются.
— О-о-ой! — пронзительно завизжала женщина.
— Нельзя же так! — закричал Егор. Еще минуту назад он думал, что жизнь этого мира не касается его — как будто смотришь кино. И вдруг закричал и побежал к костру.
Огонь быстро поднимался, его языки нежно и ласково трогали женщину, которая продолжала биться и кричать.
Дантес кинулся за Егором.
Внимание зрителей на несколько секунд переключилось на эту погоню. Дантес не успевал догнать Егора, император закричал:
— Ату его, ату мерзавца!
В сцену вмешался палач в красном пиджаке, который перед тем стоял с факелом в руке, высматривая, куда бы еще ткнуть, чтобы лучше горело.
Услышав крики, он резко развернулся и успел выставить факел как шпагу на пути Егора.
Егор не почувствовал ожога, но тут на него навалился Дантес и принялся молотить кулаками.
Егор еле отбивался — Дантес был вдвое больше и сильнее. Женщина уже не кричала, а звала маму, плакала, и треск дров перекрывал ее прерывающийся плач.
И больше Егор ничего не помнил…
Он никогда раньше не терял сознания и думал, что сознание теряют лишь романтические барышни. А тут потерял его сам. И не понял, как это случилось. Только когда пришел в себя, понял, что опозорился на глазах у всех этих чужих людей.
Он лежал на асфальте, под голову ему кто-то подложил скатанную в ком тряпку. Над ним склонилась белая борода доктора. Пахло нашатырем, внутри свербило. Егор никак не мог сообразить, что же случилось.
— Спокойно, — сказал ему доктор. — Все в порядке, ты очень переутомился и перенервничал. Все же первый день… у тебя был тяжелый день.
Егор попытался встать, но, когда сел, сразу закружилась голова.
— Полежи, — сказал доктор.
Только тут Егор вспомнил, почему оказался на площади.
Лежа, он повернул голову.
В нескольких шагах от него стоял обгорелый черный столб. К столбу было что-то привязано. Но это не было человеком, а так, черной тряпкой…
И Егор ощутил отвратительный запах костра, смешанный с запахом горелого мяса.
— Тошнит, — сказал он. — Я хочу уйти.
Доктор помог ему подняться.
Чуть в стороне на совершенно пустой площади стоял прямой как палка Кюхельбекер.
Он не делал попытки приблизиться к Егору. Просто смотрел — то ли на него, то ли на кострище.
Егор с трудом тащился за доктором.
Когда они проходили мимо Кюхельбекера, тот сказал — скорее доктору, чем Егору:
— Я ведь любил ее.
— Ах, чепуха! — сказал доктор. — Вы никогда не любили. Вы не способны любить.
— Ты ошибаешься, Леонид, — сказал Кюхельбекер с горечью. — Но мне не везло. К тому же она всегда помнила, что она — маркиза.
— Она была такая же маркиза, как я китайский император.
Егор всем весом опирался на маленького доктора. Тому было тяжело, он даже клонился под этой ношей.
Егор не хотел оборачиваться к кострищу, но обернулся.
— Чего ты хочешь, мальчик? — спросил Кюхельбекер.
Он был высокий, сухой и, наверное, ломкий, как богомол. Если нажмешь как следует, рука треснет и отломится, как сухая ветка.
— Вы же знаете, — сказал Егор. — Я хочу уйти отсюда.
— Это очень трудно сделать, — сказал Кюхельбекер.
От неожиданности Егор даже остановился, чуть не свалив доктора.
— Значит, можно? Все-таки можно? — Егор даже оторвался от доктора и сделал шаг к Кюхельбекеру.
— Не место и не время для разговора, — сказал Кюхельбекер.
Они не успели дойти до медпункта. У входа в вокзал их ждал велосипедист.
— Молодого человека ожидают у императора, — сказал он.
— Нет, нет, нет! — воскликнул доктор. — Он болен, ему требуется отдых.
— Приказано доставить!
— Пускай идет, — произнес Кюхельбекер. — Я там буду тоже.
— Как только освободитесь, — сказал доктор Егору, — сразу ко мне.
— А куда же еще, — ответил Егор. — У вас Люська.
Император встретил его жирным хохотом.
Он сидел на своем троне в комнате милиции, вокруг горбились холмы ковров. В углах комнаты горели керосиновые лампы.
— В обморок упал! — смеялся император. — Ты что же, не видал раньше, как баб на кострах жгут?
Егор не ответил. Вопрос был издевательский. Император знал, что Егор не мог этого видеть.
— Хочу поговорить с тобой об интересных вещах, — сказал император. — Сегодня я свободен.
Егор плохо себя чувствовал, словно заболел гриппом, — голова гудела, и в горле першило.
— Пускай он сядет, — сказал старик Кюхельбекер. — Мальчик устал.
— Пора быть мужчиной, — возразил император. Но тут же смилостивился и велел садиться на ковер.
Егор уселся на мягкую вершину коврового холма.
Когда император двигал головой, на лысине вспыхивало множество зайчиков от керосиновых ламп.
— А ты уйди, — велел император Дантесу, который сунулся было в дверь.
Наступила пауза. Она длилась с минуту. Император разглядывал Егора. Потом спросил:
— Каким видом спорта занимаешься?
— Легкой атлетикой, — сказал Егор. — Но нерегулярно. А еще в детстве меня отдавали в теннисную школу, но я не показал себя.
— Себя надо показывать, — сказал император. — А как вообще в Москве обстановка?
— Какая обстановка?
— Политическая.
— Много интересного, — сказал Егор. — Магазины открываются…
— Преступность растет?
— Преступность растет. Рэкет. Мафиозные разборки.
Император сочувственно покачал головой.
— А у нас этого нет, — сказал он. — У нас порядок.
— У вас порядок — жечь людей! — вырвалось у Егора.