— Как ты знаешь, Егор, — сказала старуха Коллонтай, — попав сюда, ты должен выбрать себе жизнь в зависимости от убеждений. Условно говоря, наше небольшое население делится на три категории. Большей части — все равно. Они просто существуют. Вторая, наиболее могущественная группа захватила власть обманом — она стремится к личному обогащению. Это группка людей, лишенная стыда и совести, она строит свое благополучие на нищете и голоде трудящихся…
И тут Егор чуть все не погубил. А может, и погубил — в этом ему предстоит разобраться позже.
— Но здесь же нет голода и нищеты, — сказал он. — Даже кушать не требуется.
Наступила неприятная пауза.
Потом из зала донеслось:
— Слова были сказаны в переносном значении.
Коллонтай сделала над собой усилие. Улыбнулась и сказала:
— Ты еще о многом не успел подумать. И не знаешь самого главного. Пока есть мы — этот мир будет существовать по законам справедливости и революционного духа.
Егор почувствовал, что он устал — устал, потому что не понимал своего места в этих объединениях и не знал, что им нужно на самом деле. Власти?
— Он не понимает, — сказал мужчина с очень длинной бородой. — Я ему скажу, а вы послушайте. Даже если не соглашаетесь.
Он обвел взглядом зал, и никто не возразил ему.
— Ты, наверное, хочешь домой, — сказал он. — Честно, хочешь?
Егор ответил после долгой паузы. Наверное, с минуту молчал, потому что понимал — правдивый ответ ему невыгоден, а если соврет, ему не поверят и может быть еще хуже.
— Я хочу обратно, — сказал он наконец.
— Ну и молодец, — совсем не рассердился длиннобородый. — Я тоже обратно хотел, несмотря на то что меня там смерть подо льдом ждала. Естество тянет. Но когда понял, что я здесь навсегда, то возрадовался. Возрадовался я тому, что попал в страну Беловодию, в царство Божие на Земле, и сподобился великого счастия.
— Григорий, говори проще, — крикнул из зала женоподобный мужчина с крупным мягким носом. — Главное — суть дела.
— И я узнал, — продолжал Григорий, — что я тут не один такой. И хоть люди, с которыми я сошелся, большей частью пришли сюда через десять, двадцать лет, а то и полвека после меня и принадлежат к большевикам или другим социал-демократам, мысль у них одна — сохранить этот мир нетронутым, не допустить в него скверну, которая все более овладевает верхней Землей. И потому мы соединили наши усилия — благо перед нами вечность.
Григорий протянул руку к графину, словно хотел налить из него, потом стукнул графином об стол, раздраженно поставив на место.
— Сколько раз говорили — чтобы вода для ораторов была! — рявкнул он.
— Будет, будет, сегодня это аутодафе проклятое все планы сбило, — сказала Коллонтай.
— Вот именно, — сказал Григорий и замолк.
Егор стоял на краю сцены, было не то чтобы страшно, но как-то неладно. Что будет дальше? Чего они хотят?
— Юноша не все понял, — сказал скучный человек в очках по фамилии Вышинский. — Разрешите, я поясню?
— Разумеется, Андрей Януарьевич, — ответила Коллонтай.
Егор подумал, что когда-то слышал такое странное отчество.
— Нас немного, — заявил Андрей Януарьевич, — но истинных вождей, истинных правителей мира должно быть немного. Это тесная группа пламенных революционеров.
— Мы же договаривались, Андрей! — закричал из зала женоподобный толстяк. — Никаких пламенных революционеров. Или мы тут же уходим из зала.
— Ну ладно, ладно, — поморщился Андрей Януарьевич. — Мы — хранители. Независимо от наших взглядов в прошлом, от нашей партийной принадлежности мы соединились, чтобы оградить этот мир от скверны.
— Зачем? — не понял Егор. — Вы же и так ограждены.
— Все в природе оправданно, все целесообразно, как учил Карл Маркс, — сказал Андрей Януарьевич. — Мир, откуда ты пришел, обречен на гибель. Он заражен, он полон оппортунизма и неверия. Для того чтобы спасти человечество, скажем, его избранную часть, природа…
— Скажи «Господь», язык не отвалится, — сказал длиннобородый Григорий.
— Нет, раз мы договорились, то давайте уважать убеждения союзников, — возразил Андрей Януарьевич. — Я повторяю: мы здесь оказались для того, чтобы превратить этот мир в царство справедливости. И мы этого добьемся.
Старики стали хлопать в ладоши.
— Каждый из нас попал сюда не случайно, — заговорила Коллонтай, когда Андрей Януарьевич замолк. — Почему-то именно я, он, ты пришли сюда. Мы несем ответственность за создание идеального мира! И теперь ты, Егор Чехонин, один из нас! Ты тоже выполняешь свой долг.
Егору эти люди не нравились. Ему хотелось одного — скорее уйти отсюда. И он понял, что должен показать: ему с ними не по пути.
— Я здесь временно, — сказал он. — Я хочу вернуться. И девочку с собой заберу.
— Ты ушел оттуда, — возразила Коллонтай, — потому что там тебе жить было невозможно! Иначе сюда не попадают.
— Я тоже так думал, а теперь понял, что хочу обратно.
— Он хочет уйти, — донеслось из темноты зала. — Он хочет рассказать о нас! Он хочет напустить на нас опасность! Он хуже императора, который получает оттуда бананы.
Стало шумно, все кричали, потрясали кулаками, даже свистели.
— Боюсь, что мы ошиблись в тебе, — произнес Андрей Януарьевич. Он говорил негромко, но его пронзительный голос перекрывал шум зала. — Мы рассчитывали, что в наше движение вольется новая молодая кровь. Мы нуждаемся в молодой гвардии. Но если в нашем стаде оказалась дурная овца, то придется принять меры.
— Ну чего вы грозитесь! — обозлился Егор. — Я к вам не напрашивался, вы меня сами сюда притащили. Отпустите меня, и я о вас и не вспомню. Уйду к себе…
— Отсюда уйти невозможно! — крикнула Коллонтай.
— Не в этом дело, — сказал Григорий. — Если кто-то ушел, то и он может уйти…
Егор внутренне сжался — они признаются, что есть надежда!
— Но мы не можем допустить, чтобы он ушел и предупредил там, что мы готовим удар!
Зал откликнулся дружным гулом.
— Не надо так, — возразил Андрей Януарьевич. — Мы не сторонники насильственных методов, подобно старцу Распутину. Мы не царские сатрапы. Если молодой человек считает, что ему с нами не по пути, он волен уйти на все четыре стороны.
Голоса в подвале разделились между теми, кто был согласен отпустить Егора, и теми, кто требовал его смерти. Шум стоял такой, словно Егор оказался в Кремлевском Дворце съездов.
Андрей Януарьевич снял очки, вытащил из кармана серого костюма желтую тряпочку и принялся протирать стекла.
— Я возражаю! — кричал Григорий Распутин.