Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На мгновение мы замерли, не зная, как поступить. Матросы воспользовались этой минутой и спрыгнули в шлюпку.
— Отваливай! — крикнул капитан.
Матросы налегли на вёсла, и шлюпка ушла в море, раньше чем мы успели прийти в себя.
В отчаянии мы стали кричать; это были уже не крики, а вопли — мы поняли, что нас бросили. Трое или четверо несчастных в порыве безумия кинулись в воду, надеясь догнать шлюпку. Всех почти тут же захлестнули волны, и они скрылись в пучине. Только один из них уцелел. Это был человек геркулесовского сложения; он изо всех сил боролся с неминуемой смертью: всё время выплывая над волнами, он наконец поравнялся с кормою шлюпки. Протянув руку, он ухватился за руль. Капитан, стоявший у руля, выхватил пистолет и выстрелил ему в голову. Страшный вопль на минуту заглушил шумы буря. Всё это длилось лишь мгновение — пловец погрузился в воду, и больше мы его уже не видели.
Немыслимо представить себе, какой ужас и какая растерянность царили на покинутом корабле. Обезумевшие от страха женщины то дико кричали, то шептали слова молитвы. Несколько человек, смертельно раненных, лежали на палубе, истекая кровью. Казалось, прилетевшая на крыльях бури смерть требовала жертв.
Корабль продолжал двигаться по воле ветра, его то я дело обдавало тучей пены и брызг, а время от временя налетавшая волна окатывала нас с головы до ног и заливала палубу. Мне стало ясно, что, если мы не возьмёмся за насосы, бриг вместе со всеми нами неизбежно пойдёт ко дну. Собрав вокруг себя тех из моих товарищей, которые, казалось, сохранили какой-то остаток самообладания, я постарался разъяснить им положение. Но все до такой степени обомлели от страха, что не хотели или просто не могли ничего понять.
Наконец я прибегнул к последнему средству — кинувшись к насосам, я громко закричал:
— К насосам, друзья! К насосам! Иначе мы погибли! — Это были слова, которыми капитан и его помощники до своего бегства всё время подбадривали и подгоняли нас. Несчастные, приученные к повиновению, невольно подчинились этой команде. Присоединившись ко мне, они схватились за насосы и принялись откачивать воду.
Если даже это и не могло спасти нас, важно было, что сама попытка чем-то помочь беде отвлекала наше внимание от ужасов, которые нас окружали; мы продолжали выкачивать воду; в конце концов один насос сломался, а другой засорился и также выбыл из строя. Но шторм за это время успел стихнуть, и судно, вопреки всем опасениям, продолжало держаться на поверхности.
Постепенно становилось светлее. Покрывавший небо густой тёмный покров раздвинулся, и громады серых туч поплыли по небу. Минутами сквозь тучи пробивалось солнце. Мы долго спорили, стараясь понять, садится оно или восходит, и наконец сообща решили, что сейчас утро и с восхода солнца прошло часа четыре или пять.
Как только женщины немного пришли в себя от страха, они старались чем могли облегчить страдания несчастных; им перевязали раны и перенесли их на шканцы. Среди них был один с особенно тяжёлым ранением. Пуля пробила ему грудь. Жена подхватила его, когда он был ранен, вынесла из свалки и с этой минуты, словно совершенно забыв об ужасах нашего положения, все силы и внимание сосредоточила только на том, чтобы облегчить его муки. Уложив его голову к себе на колени, она старалась уменьшить страдания, которые причиняла ему всё ещё сильная качка. Но все старания и любовь бедной женщины не могли уже помочь несчастному: силы его иссякли, и вскоре он умер у неё на руках. Когда она увидела, что всё было напрасно, её горе, которое она так долго силилась сдержать, прорвалось со всею силой. Другие женщины окружили её, стараясь хоть как-нибудь её успокоить. Но несчастная была безутешна.
Кое-кто рискнул спуститься вниз и проверить, что сталось с припасами, хранившимися в кладовых. Всё оказалось в той или иной степени попорченным морской водой. Но нам удалось извлечь оттуда несколько ящиков с сухарями, которые не очень пострадала, и мы наделись досыта.
Мы ещё не кончили есть, как вдали показался какой-то корабль. Когда он приблизился, мы стали махать обрывками парусов и громко кричать, взывая о помощи. Подойдя к нам ближе, корабль приостановился и слупил шлюпку. Когда её команда поднялась к нам на борт, она была поражена ужасной картиной, представившейся её глазам. Выйдя вперёд, я рассказал офицеру о том, что случилась: я сообщил, что мы — рабы, которых везли из Вашингтона на продажу в Чарлстон, что экипаж бросил и шхуну и груз. Я рассказал также, что нам, вопреки ожиданиям, удалось удержать корабль на поверхности, но что насосы вышли из строя и трюм снова начал заполняться водой.
Офицер отправился к себе на корабль и вскоре вернулся. Вместе с ним прибыли капитан и корабельный плотник. Посоветовавшись между собой, офицеры решили разместить на нашей шхуне часть своего экипажа и плыть по направлению к Норфолку — ближайшему порту, куда они держали путь. Плотник взялся заделать пробоины и починить насосы. Из находившегося на нашем судне дерева матросы кое-как смастерили временную мачту, отдали рифы на грот-марселе, и наш бриг медленно двинулся вперёд, подгоняемый попутным ветром.
Корабль, подавший нам помощь, носил название «Аретуза» и причислен был к порту Нью-Йорк. Управлял им капитан Джон Паркер. Чтобы иметь возможность в случае необходимости оказать нам помощь, он убавил паруса и замедлил ход. Ещё до наступления темноты вдали показалась земля, и мы приняли на борт лоцмана. Утром мы вошли в гавань Норфолк. Не успел корабль пристать к берегу, как нас поспешно выгрузили и заключили в городскую тюрьму.
Глава девятнадцатая
Мы пробыли в тюрьме около трёх недель. Никто за это время не счёл нужным сообщить нам, почему нас здесь держат и что собираются делать с нами дальше. Наконец мы узнали, что капитан Паркер и его экипаж требовали, чтобы — наш корабль и его груз были отданы им в собственность как морской приз в качестве компенсации за труды по спасению корабля. Суд постановил, чтобы «спорная собственность» была продана с аукциона, а выручка разделена между владельцами и спасителями. Для нас всё это было китайской грамотой. Я и представления не имел, что означает «приз», «компенсация» и тому подобное. Не думаю, чтобы и остальные понимали это больше моего. Никто, разумеется, не потрудился дать нам какие-либо объяснения. С нас достаточно было знать, что мы будем проданы. А как и кому — какое дело могло быть до этого рабам?
Так как меня уже дважды продавали с публичных торгов, вся эта процедура была мне хорошо знакома и я отнёсся к ней равнодушно. Мне надоело сидеть в тюремном заключении. Я знал, что буду продан, и, раз этого нельзя избежать, считал, что чем скорее это случится, тем лучше.
Аукцион выглядел совершенно так же, как все аукционы, где продаются рабы. На этот раз была лишь одна особенность, которая достойна того, чтобы быть упомянутой: ещё не оправившиеся раненые (жизнь двоих из них была ещё в опасности) были поставлены на продажу наравне с остальными.
— Товар попорченный, — заявил аукционист. — Придётся отдать его подешевле.
Всех четверых решено было продать вместе.
— Совсем как ломаные сковороды: — весело заметил один из зрителей. — Но я лично не любитель торговать ломаными сковородами, ранеными невольниками и больными лошадьми.
Кто-то посоветовал случайно присутствовавшему на торгах врачу приобрести этот «повреждённый товар».
— Если случится, что они умрут, — добавил мудрый советчик, — то они уже никому не будут нужны, а вы и трупы сумеете использовать.
Немало других столь же тонких и блестящих острот сыпалось со всех сторон, и толпа покупателей встречала их одобрительным хохотом, который не очень вязался со стонами раненых и с их искажёнными от боли лицами. Раненых принесли к месту аукциона на носилках и положили на пол. Сколько здесь было страдания и горя!
Шумное веселье дошло уже до высших пределов, когда внезапно оно было прервано появлением высокого джентльмена, внешность и манеры которого резко выделяли его среди большинства присутствующих. Нахмурившись, он резко заметил, что, по его мнению, вовсе не смешно продавать людей, лежащих на смертном одре. Он сразу же назвал цену, значительно превышавшую ту, которую перед этим предлагали, и аукционист объявил, что невольники остаются за ним. Я лелеял надежду, что тот же покупатель купит и меня. Но, отдав все нужные распоряжения относительно переноски раненых, он удалился.
Возможно, у меня и не было особых оснований сожалеть о том, что я не достался ему. Этот джентльмен, насколько я могу судить, сделал только то, что могли сделать и многие другие покупатели, поддавшись минутному порыву гуманности. Этот порыв был вызван отвращением к грубому поведению присутствовавших, но вряд ли ему суждено было продержаться долго и вряд ли этот джентльмен стал бы относиться к своим рабам лучше, чем его соседи. Каждый человек может быть подвержен таким неожиданным вспышкам добросердечия и гуманности, но они отнюдь не способны спасти от повседневного пренебрежения к чувствам и правам тех, кому не позволено защищать себя и кто не находит защиты ни в общественном мнении, ни в законе.