Роман Мэри Фишер «Лучший из ангелов» все-таки вышел в свет, хотя и с большим скрипом.
Гарсиа потребовал надбавки к жалованью. Выбора у нее не было, и она согласилась, несмотря на протесты Боббо.
— Тебе не кажется, что сейчас не время сорить деньгами, Мэри?
— Подумаешь — деньги! — фыркнула она презрительно, но презрение было показное. Гонорарные отчисления от продажи ее книг стали стремительно падать. Что, если она уже выходит из моды? Вот уже шесть лет ни одной экранизации ее романов, вдруг сообразила она.
— Как она выглядит? — спросила однажды Руфь. Она время от времени позванивала Гарсиа — просто узнать, как там дела в Высокой Башне. И он ей рассказывал — с готовностью и без малейших угрызений совести. Мэри Фишер перестала вызывать в нем чувство любви и преданности.
— Сдает понемногу. Стареет, — ответил он.
20
Мэри Фишер живет в Высокой Башне и уже близка, очень близка к тому, чтобы признать: чем так жить, лучше умереть. Внизу, под балконом, тяжелые морские волны с грохотом разбиваются о древние камни. Что же ей делать, как уцелеть?
Мэри Фишер должна отречься от любви, но сделать это она не в силах. А значит, Мэри Фишер должна жить как все прочие. Должна занять отведенное ей судьбою место между прошлым и будущим: хромая, приноравливаться к шарканью старцев и прыти юного поколения — другого выхода нет. А ведь она было нашла для себя выход — еще чуть-чуть, и она сумела бы стать своим собственным творением.
Но я ей помешала. Я, дьяволица, творение ее любовника, моего мужа. И пусть не ждет, что на этом я успокоюсь. Это только начало. Главное — впереди.
21
Всегда найдется способ заработать на кусок хлеба, если ты готов взять на себя труд, от которого другие воротят нос. Как правило, легко может найти заработок тот, кто согласится присматривать за чужими детьми, ухаживать за душевнобольными, охранять заключенных в тюрьме, чистить общественные сортиры, мыть и одевать тела усопших или застилать постели в третьеразрядных гостиницах. Вознаграждение за такой труд бывает очень скромное, однако его хватает, чтобы человек не умер с голоду и даже имел силы на следующий день вновь приступить к работе. Так что, как любят говорить предержащие власти, было бы желание, а работа найдется.
Руфь, как только она получила расчет у миссис Трампер, прямиком направилась в университетский квартал города, зашла в студенческое кафе и примерно эдак с час сидела там, потягивая кофе и наблюдая за молодежью. Наконец она поднялась и приблизилась к молодому человеку с очень бледным, но довольно красивым лицом, который сидел один в углу, обложившись книгами, и явно вызывал у всех прочих почтительный интерес. К нему то и дело подходили перемолвиться словечком, притом иногда из рук в руки передавались какие-то деньги, листки бумаги, небольшие свертки.
— Не могли бы вы мне помочь кое в чем? — обратилась она к нему.
— Это моя работа, — сказал он. — Правда, обычно я оказываю помощь молодым.
— А я и хочу начать жизнь сначала, — пояснила она. — Да вот убедилась, что без документов сделать можно очень много, но не все.
— Всегда найдется какая-нибудь лазейка, — заметил он. — Чем больше я думаю о мире, в котором мы живем, тем чаще он мне представляется в образе банки с червями — каждый ползает, извивается, ищет лазейку.
— Червякам легче: они маленькие, тоненькие, — сказала она, — не то, что я.
Он согласился, что здесь она, пожалуй, права, и таким, как она, наверное, и впрямь лучше позаботиться о необходимых документах. Само собой, устроить это куда труднее (работа потребует времени и соответствующей квалификации), чем, скажем, оказать услугу по части секса или наркотиков, и стоить будет прилично, но, так и быть, он подумает, что тут можно сделать.
Руфь получила две справки, удостоверявшие, что она аттестована по программе средней школы; одна справка за полный курс английского языка, другая — математики. За каждую она заплатила по 50 долларов. Она попросила, чтобы справки были выписаны на имя Весты Роз: в детстве она мечтала иметь это имя.
Со справками на руках Руфь села в автобус и поехала в центр по трудоустройству, куда в надежде найти работу — и большей частью безрезультатно — стекались безработные. Там она заявила, что хотела бы получить место в тюремной охране. В графе «Имя» она записала «Веста Роз» и указала какой-то вымышленный адрес. Она сообщила, что некоторое время жила за границей, где приобрела опыт по уходу за больными и немощными. И наконец, выложила свои справки.
— Какое у вас красивое имя! — промолвила девушка-инспектор, заполняя бумаги. Затем она подняла глаза и от неожиданности вздрогнула: волосы у Руфи были зачесаны назад, полностью открывая лицо, из-за чего подбородок казался особенно тяжеловесным, а глаза провалились еще глубже. За время службы в Рествуде она с лихвой восполнила тот вес, что ей удалось сбросить в туристской гостинице. Основу рациона пациентов и персонала Рествуда составляла пища, содержащая большое количество углеводов при недостатке белка.
— В тюрьме сейчас нет вакансий, — сказала девушка.
— А я слыхала, что есть, — в клинике Лукас-Хилл.
— Лукас-Хилл?! — удивилась девушка. — Ну, это другое дело. Там всегда нужны люди. Вы серьезно хотите туда устроиться?
— У меня там приятельница работает.
— Значит, вы отдаете себе отчет, что это за клиника? Мы ведь несем ответственность не только перед работодателем, но и перед тем, кого направляем на работу. Раньше эта больница называлась ТППО — тюрьма для правонарушителей с психическими отклонениями. Вывеску-то сменили, но контингент остался прежний, ха-ха!
— Этих несчастных можно только пожалеть, грешно их в чем-то обвинять и уж тем более смеяться над ними, — изрекла Руфь, и девушка тут же начала нервно звонить в клинику, чтобы договориться с тамошним начальством о том, когда Руфи следует к ним явиться.
Клиника Лукас-Хилл размещалась в симпатичном современном здании. Стены бледно-зеленого цвета были расписаны многочисленными красочными панно — работа профессиональных художников, старательно имитировавших стиль детских картинок. В коридорах Руфь увидела пациентов, которые слонялись, стояли, лаяли, визжали, и медсестер, которые сновали между ними, катя перед собой столики на колесах, — кому-то тут же отмеряли положенную порцию лекарств, кому-то всаживали шприц.
Двери здесь закрывались наглухо — автоматически срабатывали электронные замки; стекла в окнах были небьющиеся. Ни тяжелых связок ключей, ни железных засовов — надобность в них давно отпала. Среди медсестер были мягкосердечные, но были и недобрые, упивающиеся своей властью над теми, кто не мог за себя постоять. Были среди них и умные, хотя большинство умом не отличалось. За редким исключением, здесь работали те, кого в другом месте никто бы на работу не взял. Слишком толстые или слишком худые, не в меру глупые или зловредные, чересчур черные или, наоборот, белые — любая из них выглядела бы крайне нелепо, посади ее в публичном месте, скажем, в приемной офиса.