Читать интересную книгу Любить всю жизнь лишь одного - Валентина Немова

Ванька остался сидеть у меня, а я помчалась его поручение выполнять, размышляя про себя: зачем он именно ко мне явился за шахматами? Почему не к кому-то другому? Ведь он прекрасно знает, что шахмат у меня нет, что мне самой придется просить их у кого-то. Что-то они с Алексеем задумали.

Шахматы для них я, конечно, раздобыла. Поблагодарив меня, Ванька удалился. Странным мне показалось, почему он хотя бы из вежливости не пригласил меня к себе. Я ведь тоже в шахматы играю. И тоже буду участвовать в турнире. Я бы не пошла к Новиковым, зная, что у них сидит Крылатов, который прервал со мной "дипломатические" отношения. Я бы не пошла, но почему Ванька меня не позвал? Скорее всего, Лешка спустил ему эту директиву. Ему, Алексею, безусловно, хочется, чтобы я пришла. Но пригласить меня он не считает нужным. Пусть, мол, явится незваная. Нечего, думает он, расшаркиваться перед девчонкой. Унижаться перед ней. Нужно ее унизить, чтобы знала свое место. Курица не птица, баба не человек. Частенько в разговоре повторяет он этот пошлый афоризм. Я думала: он шутит, так выражаясь. А сейчас решила: это его убеждение. И в данном случае он руководствуется именно этими словами. Но не дождется, чтобы я уступила ему, первая предложила помириться, тем более на его условиях.

Иван сказал, уходя, что сегодня до самой ночи будет разбирать партии и не выйдет из дома ни на шаг. Но Ванька обманул меня. Они же с Лешкой вечером ходили в кино. Я вместе с классом — с семи, а они с девяти. После кино я отправилась к Тоне. Ванька принес шахматы в 11 часов 45 минут. Меня в это время дома не было. Клянется, что приходил один. Возможно, в квартиру заходил один, но это ничего не доказывает. Из клуба шли они вместе и мимо дома моего. Новиков зашел в подъезд, а Крылатов — подождал его на улице. Может быть, все это абсолютно ничего не значит, но зачем Иван скрывает то, что мне интересно знать? И почему шахматы он притащил мне чуть не в полночь? Можно было их на следующий день вернуть. И не мне, а тому человеку, у которого я их брала. Ванька же знает у кого. Что-то кроется за всем этим! Какой-то, как мне кажется, подвох, хитрость. Мудрит, я в этом убеждена, Крылатов, а Новиков с его подачи врет. Возможно, не столько врет, сколько правду скрывает. Девчата говорят, что у Ивана добрая душа. Я согласна, добрая. Но с какой стати он так себя ведет, Лешке подыгрывает, а мои интересы ущемляет. Леха ему уже стал другом, а я разве нет? Из слов Ивана, которые он сказал мне позднее, я заключила, что они с Алексеем по дороге в кино в тот вечер поссорились и в зале клуба сидели спиной друг к другу, "как на суде" (выражение Ивана). Что они не поделили? Из-за чего опять поругались? Этого мне Ванюша не сказал. И сейчас не говорит, как я ни стараюсь правду у него выведать…

Я сидела на стуле, опустив низко голову, разглядывая фотографию, сравнивая изображенных на снимке ребят. Лешка стоит в чуть надменной позе, глаза его, похоже, чуточку высокомерно ухмыляются. Ванька смотрит, слегка прищурившись, но, в отличие от Алексея, прямо, просто, не задаваясь. А Сашок, блондинистый, кудрявый — задумчиво и грустно.

— Вань, подари мне эту фотокарточку.

— Не могу, она у меня в одном экземпляре.

— Ну ладно, а все-таки жаль…

В общем-то, мне все равно. Без портретов Вани и Саши я как-нибудь обойдусь, а Лешкина фотка у меня есть. Смешно, я ему сказала, что нужна мне она для коллекции. Какая там коллекция, когда она всегда, всегда со мной, отдельно от всех остальных, которые лежат в альбоме! Он вредничает со мной — я с ним. Баш на баш, как говорится.

Положив, наконец, фото на стол, я спросила:

— Ты уверен, что он не зайдет?

— Я так думаю. Мы с ним здорово поцапались. Интересно, когда девчата ссорятся, они кричат друг на друга, кричат. А мы — выдали по пять слов, и чуть ли не до кулаков дело дошло. Я к нему первый никогда не подойду, он тоже едва ли, но если он пойдет мне навстречу, будем мы с ним с той минуты настоящими друзьями и навсегда…

— Стало быть, ты, Ваня, больше не почтальон? А если я попрошу?

— А? Не знаю… Ты попросишь? — такого вопроса Ванька себе не задавал, наверное. Во всяком случае, не ожидал, что я могу такую заявку сделать. Зачем я у него об этом спросила, сама не знаю. Записок бывшему другу своему писать не собираюсь, а кому-то другому — тем более, но… Как так? Ведь я ему не раз говорила, что обрадовалась бы, если бы наша с Алексеем переписка прекратилась, что очень хочется мне "поскорее развязать руки". И вдруг даю понять, что не прочь была бы обмениваться с кем-то письмами. Писать записки на самом деле мне наскучило, к тому же о всякой ерунде, как это было у нас с Алешкой заведено. Но упомянула я о нашей с ним переписке не зря, а для того, чтобы как-то связать то, что до этого было мною сказано с тем, что я собиралась Ивану заявить. Мне очень хотелось поделиться с ним своими терзаниями. Я видела: и он что-то переживает, что-то сугубо личное. Уж больно он плохо выглядит. Но что именно? Что у него происходит на "любовном фронте"? Этот вопрос все время торчал у меня в голове, и очень хотелось мне, любопытной не в меру, получить на него ответ. Я надеялась, что Ваня оценит мою откровенность и не будет скрытничать передо мной.

— Вань, что мне делать? Скажи ради Бога! Как мне быть? Алексей уверяет меня, что я проспорил пари. Ты знаешь, о чем поспорили мы с ним?

— Нет.

— Не помнишь?

— Нет. — Он говорит, что у меня закружилась голова. Понятно? Ну вот. А я его в обратном уверяю. Он же твердит свое (Боже мой, как бы мне главное ему сказать. Скорее, скорее, или я Ивану опять ничего не скажу. А если умолчу, будет мне еще хуже, чем теперь. Нет сил у меня больше муки эти переносить!). Знаешь, Ваня, он прав. Да, прав…

Долгим взглядом, очень внимательно, без удивления, как будто я всегда это ему говорила, Ванька посмотрел на меня своими пронзительно синими, большими, немного на выкате глазами, обрамленными светлыми, на вид колючими ресницами. В его взоре не было жалости ко мне, которая, как нам кажется в юности, унижает человека, было настоящее сочувствие и доброта. "Какая у него добрая душа!" — подумала я и догадалась, наконец, что между ним и Лешкой произошло. Иван на год старше Алексея, давно разобрался в его характере, осудил за то, как он относится ко мне. Долго помалкивал, а потом взял и высказал свое мнение. Лешка, конечно, возмутился. Как так! Его личный "почтальон", шестерка, может "иметь свое суждение"! Одним словом, задрал нос, повел себя не по-дружески. Вот Ваня и дал мне понять, что его отношения с Лехой, как и мои, дружбой назвать нельзя. Если, поразмыслив, Лешка признает критику в свой адрес справедливой, первый сделает шаг к примирению — тогда другое дело! В общем, поссорились они из-за меня. Других причин для вражды у них нет. И какой же Ванька молодец, что попытался за меня заступиться! И какая я была дура, что врала ему! Надо было раньше правду сказать. Чувствую: он мне друг. Даже, наверное, больше, чем друг — брат. Брат по несчастью. Кого-то из наших девчонок, по всей вероятности, он любит. Но не пользуется взаимностью. Поэтому прекрасно понимает, как мне, отвергаемой тем, кого я люблю, тяжело. И рад был бы помочь, но уже убедился, что в таких делах со стороны не поможешь. Он долго размышлял над тем, что от меня услышал, потом, решительно выпрямившись и махнув рукой на что-то, что мешало ему сделать заявление, проговорил:

— Ну так признайся ему. Не побьет же он тебя за это. Может, наоборот, доволен тобой останется…

У меня и раньше была эта мысль, но когда я от другого человека услыхала такой совет — признаться грубияну Лешке в любви, — мне сразу же стало ясно: сделать это никак нельзя! Ни в коем случае! Нет, нельзя.

— Как? Сказать ему, что он… Что я… Ни за что! Никогда! Что ты, Ваня?!

— Боишься?

— Нет, не боюсь, не в этом дело. Если бы я чувствовала, что мне смелости не хватает, я бы назло самой себе поступила так, как ты считаешь нужным. Но здесь что-то другое. Ты понимаешь? Если я ему в своих чувствах признаюсь, когда у него таких чувств нет, то навсегда, навсегда потеряю…

— Его? — не дал мне Иван договорить. — Да, ты боишься его потерять. Думаешь, наверно, так хоть конфликтуем, но общаемся, а выдашь себя, может, он больше вообще не подойдет. Так ты понимаешь?

— Боже мой! — поразилась я тому, как Ваня истолковал мои слова. — Не в этом дело! Я так не думаю. Цепляться за него я не собираюсь, хотя ты прав: потерять его я не хочу, пусть, даже, он и груб со мною бывает. Ты же знаешь: понравится сатана… И все же… Не его боюсь я потерять, а свободу. Доходит до тебя? Независимость. Этого я не хочу!

На этот раз Ванюшка ответил быстро, не раздумывая:

— Знаешь, Юля, все равно, как ни упрямься, верх над мальчишкой взять трудно…

Прочитав эти строки, Алексей наложил на них свою резолюцию, крупными, какими-то мускулистыми буквами, синими чернилами (Юлия писала фиолетовыми), начертал: НЕ ВЗЯТЬ! Словно увесистым своим кулаком мне пригрозил.