маленькой зале, которую они пересекли, танцевало лишь несколько пар. Франк кивком головы попрощался с несколькими людьми, с которыми познакомился за это время. Он попытался взглянуть на себя в одно из стенных зеркал, мимо которых они проходили. Он не был совершенно уверен, не растрепаны ли его волосы. Эвелина выглядела спокойно и сонно, ничто не выдавало маленькую сцену, только что разыгравшуюся в купальне. Франк впервые заметил, что у нее есть несколько веснушек. Она была бледнее обычного. Ее рот казался больше и глаза темнее.
– Мистер Данел хочет попрощаться с тобой, – сказала она, остановившись за стулом своего мужа в карточной комнате.
Дросте сразу положил карты и вежливо встал, стараясь подыскать правильное английское выражение, чтобы попрощаться.
– Auf Wиedersehen, – сказал Франк, пустив в ход два из пяти немецких слов, которые он знал, и пожал Дросте руку.
Один из четверых игроков в бридж, казалось, был раздосадован помехой. Это был старый джентльмен с остренькой белой бородкой. Франк посочувствовал ему.
– Кто отвезет Данеля на вокзал? – осведомилась Марианна, стоявшая в углу со стаканом оранжада.
– Я возьму такси и доеду до Шарлоттенбурга.
– Глупости. Я довезу вас, – сказала Марианна.
– Но, между прочим, времени терять нельзя.
– Тогда живей. Пронто, пронто! Бежим! Поедешь с нами, детка?
– Не знаю, – прошептала Эвелина и пристально посмотрела на мужа.
Ее рука лежала на спинке его стула, а он весь погрузился в разглядывание своих карт.
– Ландсгерихтсрат не возражает. Идем, Данел. Мы едем.
Автомобиль Марианны, сердитый, фыркающий маленький зверек, стоял на усыпанной гравием аллее около клуба. Они втиснулись в него, Франк между обеими женщинами. У Марианны были острые, резкие духи. Франк осторожно вдохнул их.
– Детка выглядит совсем усталой, – сказала Марианна глубоким, решительным голосом.
Автомобиль катился уже дребезжа мимо фонарей Грюневальда.
– Вы утомили Эвелину. Ей вреден американский темп.
– Глупости, Марианна, – отозвалась Эвелина из своего угла.
– Может быть она утаила от вас, что с ней нужно обращаться осторожно. Ей трудно далось рождение младенца. С тех пор она все еще не совсем оправилась и у ландсгерихтерата есть основание беспокоиться.
– У вас есть ребенок? – с удивлением спросил Франк.
Эвелина только кивнула в ответ, и Марианна ответила за нее.
– Двое. Двое диких, всеразрушающих буяна, которых я просто обожаю. Она завернула за угол.
– Я обращался с фрау Дросте с величайшей осторожностью, не так ли, – сказал Франк.
Его рука была протянута за спиной Эвелины, чтобы в маленьком автомобильчике было больше места. Его мысли перескочили с детей Эвелины, на ее мужа.
– Каким это удивительным титулом вы величаете господина Дросте, спросил он.
– Ландсгерихтерат, сэр. В этой стране это означает род верховного судьи. Дросте один из самых молодых среди них. Он восходящее светило, и перед ним блестящая карьера.
Франк не нашелся, что ответить на это. Рyкa Эвелины украдкой приблизилась к нему и легла в его руку.
– Какая жалость, что вы должны были уехать так скоро, – сказала Марианна. Что заставляет вас так торопиться в Париж?
– О, обычная вещь дела.
– Что за дела, разрешите спросить? Может быть вы один из тех знаменитых магнатов индустрии, о которых читаешь такие удивительные истории в газетах? – спросила Марианна.
Франк не мог удержаться от смеха.
– Далеко от этого. Я торгую апельсинами. Но я не люблю говорить с дамами о делах.
И он тихонько пожал руку Эвелине.
– Дела единственное, что интересно в мужчинах, – заявила Марианна.
Она сама была архитектором и с головой ушла в свою профессию. Она остановила автомобиль так неожиданно, что Франк чуть не свалился с сиденья. Эвелина выпустила его руку. Она не вымолвила ни одного слова. Он быстро взглянул на часы на маленьком здании вокзала – у него еще было шесть минут. Эвелина выкарабкалась из автомобиля, Франк последовал за ней. Полицейский знаком велел им проезжать и сзади загудело такси. Марианна втащила Эвелину обратно в автомобиль. Если я не отъеду, сию минуту начнется скандал.
– Прощайте, Данел. Веселитесь в Париже и всяческого успеха в делах! – крикнула Марианна. – Мы не можем проводить вас до вагона. В наших вечерних туалетах мы вызвали бы сенсацию. Закрой дверцу, Эвелина.
Дверца все еще была открыта. Франк протянул руку в автомобиль. Шофер такси начал ругаться и в дело вмешался человек, у которого был вид чиновника. Последнее впечатление Франка от Эвелины было, что у нее холодная как лед рука, не ответившая на его пожатие. Маленький автомобильчик кашлянул и отъехал. Франк вытащил билет и быстро вошел в здание вокзала. Он распорядился о том, чтобы его багаж был уложен в купе на конечной станции, а сам сел здесь, на пригородной станции потому, что она была ближе к клубу, и так он мог выиграть лишних полчаса с Эвелиной. Теперь было кончено и это. Внутри вокзал был освещен тем болезненно-желтым светом, который делает все вокзалы всего мира такими унылыми местами. Франку указали лестницу, ведущую на платформу. Лица всех людей, ожидавших поезда, выглядели землисто – бледными. Они уставились на Франка так, как будто человек в смокинге был совершенно невиданным зрелищем для этой станции. Все кругом пахло влажной землей и травой, и Франк решил, что только германская станция может так пахнуть. Железнодорожный откос был покрыт высокой травой, а по обе стороны насыпи был небольшой сад. Франк, охваченный чувством нетерпения и неудовлетворенности, расхаживал взад и вперед. Внезапно он почувствовал, что он устал. Его рот открылся в большом, широком зевке. И тут подошел поезд.
Он нашел свое купе и оглядел его с улыбкой. Отельный портье сделал свое дело, багаж был здесь, постель была приготовлена. «Теперь прежде всего – спать», – подумал он. Он принадлежал к тем счастливым людям, которые крепко спят в поездах. Он вынул из несессера то, что ему нужно было на ночь: каждая вещь пахла лавандой. Очевидно он, как обычно, небрежно завинтил флакон с лавандовой водой, которую употреблял после бритья. В купе был собственный маленький умывальник, который был полон воды, когда Франк окончил умываться. Несмотря на желанную холодную воду, он все-же испытывал то же неудовлетворение и сам не мог объяснить почему. Все вместе взятое заставляло его только радоваться тому, что он покидает Берлин. Здесь он был чужим, в то время как в Париже чувствовал себя дома. Во рту у него держался чудесный свежий вкус его полосканья для зубов, но от этого ему не становилось легче. Он попробовал улучшить свое настроение сигареткой. Нет, это тоже было бесполезно. Сделав усилие, он сумел отодвинуть в сторону штору и выглянуть в окно. Поезд шел через сосновый