окликнула его, и он отозвался из кабинета.
– Сейчас иду.
Эвелина знала, что это «сейчас» было весьма растяжимо и вышла посмотреть, что он делает. Судья стоял перед одним из книжных шкафов, держа в одной руке банан, в другой толстую книгу.
– Я ложусь спать, – заявила она.
Судья поднял глаза и посмотрел на нее так, как будто не был вполне уверен, кто она.
– Хорошо, я сейчас же приду, – сказал он и продолжил читать.
Эвелина легла, благодаря судьбу, что она одна. Она чувствовала себя полумертвой от усталости, будто после тяжелой операции или после тех серьезных осложнений, которые возникли после рождения Берхена. Даже ее внутренняя боль притупилась. «Спать», – с тоской подумала, она. Только спать. Она оставила свет для Курта и закрыла глаза. Несмотря на то, что она так хотела спать, перед ней сразу же, незванное, встало лицо Франка. Прекрасное лицо, любимое, единственное и потерянное. Темные, блестящие, гладко причесанные волосы, прилегающие к голове и обрисовывающие ее очертания, красивый, прекрасной формы доб, на котором иногда вздувалась жилка – признак нетерпения, волнения, самообладания. При темных волосах светлые глаза и большой, твердый рот. У него была кожа золотистого оттенка, которого до сих пор Эвелина не встречала ни на одном лице…
– Такой цвет лица можно приобрести в Калифорнии. На побережье у меня есть апельсиновые плантации…
– Этот шрам? Когда во время великой войны я служил в авиации, я свалился однажды с машиной…
– Да, я забавная смесь: мои дед и бабка французы, моя мать из Нового Орлеана. Отец ирландец, но его мать происходила из одной из самых старых испанских семей в Калифорнии… Да, у меня скверные манеры. Это оттого, что я прожил целый год на Кубе. Те хорошие манеры, которым я научился в Китае, совсем позабылись на Кубе…
Эвелина лежала с закрытыми глазами, вспоминая эти обрывки разговоров. Внезапно у нее перехватило дыхание. Ландсгерихтсрат Дросте, Дюссельдорферштрассе 47, квартира из четырех комнат, хорошая, порядочная немецкая семья среднего достатка – как могло случиться такое чудо, что сюда пришел Франк Данел, принеся с собой романтику приключений, просторы, неизвестный широкий мир. Как мог он придти издалека, для того, чтобы вернуться обратно в эту даль.
– Уплатила ты по газовому счету? – спросил судья входя.
Эвелина вздрогнула, как будто он мог прочесть ее мысли.
– Нет, – виновато прошептала она и прибавила – как я могла.
Курт вложил свои брюки в зажим и повесил их на окно. Потом аккуратно поставил ночные туфли – задник к заднику около кровати. Он был не педантичен, а только методичен. Пружины матраса легонько зазвенели, когда он лег в кровать. – Потушить свет? – спросил он.
– Пожалуйста, – с облегчением ответила она.
Желанная темнота ласково покрыла ее сомкнутые веки.
– Послушай, мышка, – начал Курт с другой кровати. – Если я напишу чек и оставлю тебе, ты не забудешь сразу же с утра послать его газовой компании? Эвелина задумалась. Ей казалось, что этим она возьмет на себя сложную и тяжелую ответственность.
– Не думаю, – наконец ответила она.
– Если мы будем медлить дальше, у нас закроют газ, – предупредила соседняя кровать.
Эвелина упрямо молчала. Будет газ или нет ей было все равно.
– Ну ничего, мышонок, – сказал наконец Курт. Его слова прозвучали до смешного трогательно. Он протянул к ней руку и подсунул ее под плечо Эвелине в дружеском объятии. – Устала? – спросил он.
– Очень, – ответила она.
– Ну что ж… спокойной ночи, – сказал Курт.
Эвелина устроилась у него на руке. Это было их постоянной привычкой.
– Спокойной ночи, – сказала она.
Она долго еще не спала. Столько нужно было вспомнить, о стольком поразмыслить. Никогда еще во всей ее жизни у нее не было стольких тем для размышлений и воспоминаний.
– Дети, – думала она. – Но Клерхен и Берхен совсем другое. Они милы, они очаровательны, но это не помогает. Неправда, что дети что-нибудь значат, когда женщина любит. Они не имеют никакого, совершенно никакого отношения к этому. Странно, но у меня даже нет угрызения совести. Я люблю Курта, люблю детей. Я не могу упрекать себя за то, что случилось.
Она открыла глаза и еще раз подумала, это. Снаружи снова мелькнула зарница, на кратчайший миг осветившая комнату. Где-то, по одной из соседних улиц, со звоном промчался пожарный автомобиль.
– Случилось? – подумала Эвелина. – Но ведь ничего не случилось, ровно ничего не случилось… И тут наконец к ее глазам подступили слезы. Неожиданным потоком они хлынули по ее щекам на подушку.
– Ты не спишь еще, мышка? – раздался вoпрос с соседней кровати.
Эвелина затаила дыхание и не ответила.
– Я даже не могу свободно поплакать, – подумала она в отчаянии. Она услышала вздох мужа, a потом в комнате воцарилась тишина.
3. Вторник. Муж
Американец, танцевавший с Эвелиной, взглянул на свои ручные часы. Судья Дросте остановился на пороге, чтобы посмотреть на Эвелину. Он с трудом нашел ее взглядом среди других танцующих пар. По привычке он искал глазами черное платье, но в этот вечер на ней было белое, прозрачное, складками ниспадавшее с ее стройной фигуры. Дросте не обратил внимания на ее платье, когда они приехали в клуб. Эвелина, прошедшая в танце с американцем мимо Дросте, выглядела сонной и усталой. Он немного пожалел ее – он знал, как она не любила бывать на людях.
– Я еще должен поручаться с тобой, – сказал он Марианне, встретив ее в карточной комнате. На ней было огненно красное платье, а ее руки загорели до тёмно-коричневого цвета во время игры в теннис.
– Что я натворила на этот раз, дорогой?
– Просто смешно, что ты всегда вытягиваешь нас сюда, в клуб. Это слишком утомительно для Эвелины.
– Но ведь после тех трудов, которые я приложила, чтобы заставить тебя записаться и внести такой крупный членский взнос, смешно было бы не пользоваться клубом, – ответила Марианна.
На деле она думала не совсем то, что говорила. В действительности членский взнос был слишком велик для жалованья, которое получал Дросте. Марианна, напротив, получила первый приз за проект нового города – сада, осуществление которого также было поручено ей. В данное время она жила на широкую ногу и добродушно заставляла своих друзей разделять с нею ее образ жизни.
– Немножко тенниса, плаванья и танцев не могут повредить Эвелин. Если уж говорить об этом, то для ее нервов вовсе не полезно сидеть все время дома и слушать рев Берхена, – сказала она, взяв Дросте за рукав и уводя его с собою. Подобрать тебе компанию для бриджа?
– Спасибо. Но только не иностранцев. Я