проблем, безумие существует как бы локально, являясь чисто “нашим” делом, – то ХХ век преподносит безумие уже как проблему космическую, и человек предстает игрушкой стихийных непознаваемых сил. В том и заключается символизм Сологуба, что за его вроде бы “бытовыми” картинами мы ощущаем это ДЫХАНИЕ мирового хаоса.
Чтобы увидеть общее, надо разгрести частности. Поэтому психология, гордость Толстого и Достоевского, в “Мелком бесе” идет на убыль. Человек мельчает. Порой для его определения довольно одной маски (Володин – “баран”). Не случайно роман заканчивается маскарадом, где, надеясь быть не узнанными, герои проявляют себя с самой низкой стороны.
В романе есть место, как бы пародирующее трагедию Шекспира “Гамлет”. Вот оно: “Смутные воспоминания шевельнулись в его (Передонова – А.С.) голове. Кто-то прятался за обоями, кого-то заколол не то кинжалом, не то шилом. Передонов купил шило. И когда он вернулся домой, обои шевельнулись неровно и тревожно, – соглядатай чуял опасность и хотел бы, может быть, проползти куда-нибудь подальше… Злоба закипела в Передонове. Он стремительно ударил шилом в обои. Содрогание пробежало по стене. Передонов, торжествуя, завыл и принялся плясать, потрясая шилом. Вошла Варвара.
– Что ты пляшешь один, Ардальон Борисыч? – спросила она, ухмыляясь как всегда тупо и нахально.
– Клопа убил, – угрюмо объяснил Передонов”.
К чему, собственно, эта пародия? В трагедиях, несмотря на жестокие, кровавые сцены, кипят высокие страсти и действуют умные герои. В жизни все гораздо хуже, утверждает Сологуб. Жизнь в основе своей грубее, тупей и ужаснее. Именно нелепостью своей, фарсом своим она ужаснее. Не замок, а заросшее лопухом захолустье, не кинжал, а шило, не Мефистофель, а маленькая, серая, юркая недотыкомка. Мелкий бес, тварь неопределенных очертаний, недотыкомка символизирует житейскую пошлость и обыденщину и одновременно страх перед этой обыденщиной. Она томит и преследует Передонова и в конце концов сводит его с ума. Дурак, сходящий с ума – звучит как будто парадоксально. Автор так пытается снять это противоречие: “Передонов и сам не сознавал, что тоже, как и все люди, стремился к истине, и потому смутно было его беспокойство”. Но такое “объяснение” только больше запутывает дело. Получается, что стремиться к истине, то есть к постижению смысла жизни, можно бессознательно, и отсюда вытекает, что ум включает в себя и наитие. И вот “подкорка” сыграла с Передоновым злую шутку. Не спросясь у него, она пыталась что-то там постичь – и от тщетных усилий вышла из строя.
Такова версия Сологуба. Однако можно подойти к “делу Передонова” с другого конца. Вначале было беспокойство, порожденное водкой (Передонов много пьет). А уж водка, разъедающая плотный, “сонный” занавес нервов и, возможно, позволяющая нам подсмотреть спектакль потустороннего, привела Передонова к истине: показала ему его инфернальное отражение – недотыкомку. Но не понял дурак Передонов истины, не узнал свое отражение и, проснувшись на миг, опять уснул, уже окончательно.
Жизнь есть сон разума. Сон разума порождает чудовищ. Но не в том смысле, не как у Гойи, когда спящий человек видит какие-то рыла. Спящий наяву разум ничего не видит. Он сам чудовище. Сновидения наяву как мучительный дар даются людям проснувшимся. Высоко оценивая творчество какого-либо писателя или философа, Борхес называет этого творца “сновидцем”. К числу сновидцев, бесспорно, принадлежит Франц Кафка.
5
Кажется немного странным, что герои и героини романов Кафки “Процесс” и “Замок” вступают в половую связь при первой встрече. Где бы они ни находились: в конторе, среди свалки бумаг или в пивном баре, прямо на полу, в лужах пива. Все-таки столь безумная поспешность больше принадлежит подсознанию, чем обыденности.
Кафка писал в дневниках: “Придется признаться себе, что ты являешься не чем иным, как крысиной норой жалких задних мыслей… Эти задние мысли будут такими грязными, что, анализируя свое поведение, не захочешь даже продумать их, а ограничишься взглядом на расстоянии… Эта грязь будет самым глубинным слоем, которого только можно достичь, но этот самый глубинный слой будет состоять не из лавы, а из грязи”.
Однажды мне снилось, будто я или кто другой, которого я чувствую как себя, должен заняться с женщиной любовью. Но он – в ужасе, словно ему предстоит убить ее, таким грубым и жестоким кажется ему совокупление. Нечто подобное, возможно, испытывал Кафка. Во всяком случае, он так и не женился. Две-три невесты ждали от него решительного шага, но напрасно. Кстати, Гоголь тоже умер холостым. Кажется – и Гаршин. Уж такой это народ: застенчивый и сомневающийся. Люди не от мира сего, у которых страх и отвращение перед животным началом жизни побеждают зов плоти.
Миф об изгнании первых людей из рая можно рассматривать как рассказ об утрате иллюзий. Юноша и девушка идут навстречу друг другу, надеясь найти каждый в другом недостающую ему божественность, словно два крыла соединяются, чтобы взлететь в небо. И они летят. Но это полет не вверх, а вниз. Это падение. Воображение позволило Кафке потерять рай вместе с его (Кафки) персонажами, и незачем было испытывать это падение еще и в жизни.
Во всяком случае, Кафка прекрасно осознавал свою непрактичность и несостоятельность. Как бы смеясь над ним, судьба дала ему в отцы делового человека и заставила служить много лет в страховой фирме, его, который как никто понимал всю ненадежность людского удела!
Наша общечеловеческая беда (а может, счастье) состоит в том, что мы быстро привыкаем к этому миру и перестаем чему-либо удивляться. Произведения Кафки дают нам возможность взглянуть на вещи со стороны. Словно водрузив очки на подслеповатые глаза, мы обнаруживаем, что живем в странном, хаотичном мире, где можно превратиться в насекомое или заблудиться в городском парке, где однажды тебя арестуют и казнят без суда и без объяснения причин, где тебе только кажется, что ночь сменяет день и у тебя есть дом; на самом деле ты находишься в открытом поле, между холодными небом и землей, окруженный вечной тьмой и врагами. Конечно, для одних – это бред, небывальщина, но для других – те самые очки-метафоры, которые сквозь пелену иллюзий и привычек помогают увидеть им суть человеческой судьбы.
Романы “Процесс” и “Замок” – это (не побоюсь такого сравнения) своеобразные “Илиада” и “Одиссея” нашего безбожного времени. Правда, общее тут только одно: масштаб, который дает представление о мироощущениях античного и современного человека. Подобно троянцам и ахейцам герой “Процесса” Йозеф К. тоже ведет войну. Однако у него нет друзей-соратников, а боги давно перестали вмешиваться в дела людей, и просить у них помощи бесполезно. Главная же трудность заключается в том, что враг, хотя и реален, но