Читать интересную книгу Оглянись, незнакомый прохожий… - Геннадий Степанов

– Че-о-о? Кто ку-ку? Это я ку-ку? Щас мы проверим, какая ты кукушка! – худой стал тащить ее на себя и при этом лапать. Девица отбивалась как могла и при этом плакала как-то жалобно. Вот он, шанс, подумал я и, невзирая на предательский страх, сосавший где-то под ложечкой, шагнул к ним.

– Ну, ты, ошибка природы, оставь девушку в покое!

– Ты кто, юноша? – как-то нервно и с насмешкой отпустив руку девицы, обратился он ко мне.

– Конь в пальто, – ответил я.

– Па-а-шли в тамбур, конь педальный! – Он схватил меня за рукав и сделал попытку затащить в тамбур. Короткий и резкий удар между глаз – и худой уже корчился на полу. Тут вскочили два здоровенных паренька и меня, приподняв за локти, как котенка мигом доставили в тамбур. Со всего размаху швырнули об стену так, что из моих глаз посыпались искры, как из-под электросварки. «Ну, все, – подумал я – целина накрылась медным тазом». Но тут произошло то, чего я меньше всего ожидал. Как описать это действо словами, даже и не знаю. Только в тамбур шагнул тот самый очкарик и какими-то быстрыми, неуловимыми движениями молча уложил обоих здоровяков на пол. При этом их рожи были настолько разбиты, что они даже не делали попытки встать снова. Парень, так же молча, сел на свое место, поправляя галстук. Мать тут же не преминула ему заметить:

– Вадим, ты просто не умеешь держать себя в руках. Ну разве так можно? А если бы ты ушибся?

Ни хрена себе, думаю, он ушибся бы! Вот я ушибся, так ушибся. Теперь, небось, синячище будет. Между тем девица начала строить глазки очкарику и всяко с ним заигрывать. Мне даже обидно стало, ведь я все же первым за нее заступился. Ох, уж эти женщины – хрен их поймешь.

Ну, а где же был в это время наш Валька, он же Борис Бодунов? А Валька не зевал. Пока мы там возились, Валька умыкнул бутылку и тихо так, молча ее усосал. После чего его прорвало, и он начал рассказывать, за что он мотал свои три срока.

Глава 5

Из Валькиного повествования я понял, что первый срок он добросовестно отсидел за кражу совхозного молока. Валька в те времена был прикреплен к трактористу, возчику молока, грузчиком. Всего с трех ферм набиралось сорок фляг молока, и если с каждой отлить по литру, то получалось сорок литров. Если самому все выпить – упьешься. Но Валька умудрялся молочко продать. А попался он на хлебе. Когда в сельский магазин тот же тракторист привозил хлеб, то разгружал его все тот же Валька. Когда он ставил на прилавок лотки с хлебом, то продавщица Маруся на счетах отщелкивала две или три костяшки, в зависимости от количества лотков. Валька незаметно добавлял костяшку и все сходилось. Но при этом один лоток оставался в распоряжении нашего предприимчивого Валентина. Хлебушек он так же благополучно продавал и все просаживал в пивной. Но, как говорится, сколь веревочка ни вейся, а совьешься ты в петлю! Валька попался. Схватила его за руку в магазине старуха Ромашкова. Она же предъявила бумажку, где скрупулезно записывала все Валькины манипуляции с молоком, участковому. Валя поехал на тюрьму, ему впаяли три года. Старухе Ромашковой от совхоза за бдительность подарили поросенка.

Вернувшись после отсидки, Валька, не заходя домой, подался сразу на ферму и, разыскав старуху, одел ей на голову подойник с молоком. Тянуло на мелкое хулиганство, да к тому же Валька еще и в милиции не отметился. Так и не побывав дома, Валентин поехал опять на тюрьму, уже на полтора года.

Вернувшись после очередной отсидки, Валька все же навестил дом родной. Помылся в бане и, приняв на грудь полкило водки за ужином, все же поспешил на ферму и снова одел старухе на голову подойник с молоком. Тут уж он снова схлопотал трешник, поскольку рецидив, и отправился опять на зону. После этой отсидки он и возвращался домой. Я спросил у него:

– А зачем же ты в Москву-то едешь, а не домой-то?

– Надо Шурке, бабе моей, платок купить Оренбургский, я, когда писал ей с зоны, обещал.

– Ну-ну, – сказал я. – Сейчас, как только нога твоя ступит на землю столицы нашей родины, все менты твои будут. Справку твою об освобождении изучать будут.

Но поскольку с выпитым спиртным в его организм была впрыснута отвага, Валька осклабился, сияя фиксами:

– Че-е-е? Мусора? Да я их видел… Да они у меня… Вот так вота! – И, довольный, он наладился было спать, но объявили Москву и мы начали проталкиваться к выходу.

На перроне я попрощался с Валькой и пожелал ему больше не одевать никому и ничего на голову. Уже повернувшись, было, идти на вокзал, я вдруг услышал за спиной крики и звон битого стекла. Я обернулся и вижу – средь толпы на асфальте лежит тот самый худой из давешней компании. В руках у него нож типа финки, голова разбита в кровь, а над ним стоит в растерянности Валька и держит в руках оставшееся горлышко от бутылки. Я схватил Вальку за руку и процедил сквозь зубы: – Бежим, сейчас тут все менты Москвы будут!

Бежали мы с ним как на соревнованиях по спринтерскому бегу. Не взирая на то, что Валька мне в отцы годился, бежал он как молодой. Нырнув в какую-то подворотню, мы остановились отдышаться.

– Валентин, что случилось-то? За что ты его бутылкой по башке-то хрястнул?

– Да я гляжу, когда ты пошел, он сзади тебя и уже ножом снизу делает замах, ну я и хрястнул. А когда тут раздумывать? Иначе ты на тот свет уехал бы, а не на целину.

Я вдруг проникся к Вальке таким уважением! Человек мне жизнь спас.

– Ну, спасибо, Валентин! Теперь я твой должник по гроб жизни.

– Ладно, че там, сопли все это. Ты меня или я тебя спас, какая разница? Надо разбегаться, а то не ровен час… – Валька вытер лицо своей замечательной шапкой, быстро как-то пожал мне руку и, повернувшись, быстро зашагал прочь.

Я стоял и смотрел ему вслед, думал о Вальке и не понимал душу человека, способного и на воровство и на хулиганство, но и на ПОСТУПОК.

Дальнейшие мытарства стояния в очереди за билетом, ожидания поезда на Павлодар и прочей скукотищи описывать не буду. Скажу только, что вечером, приблизительно в семь-восемь часов, я уже блаженствовал в отдельном купе поезда Москва-Павлодар.

Глава 6

До отправления поезда оставалось минут пять. Я был в купе один и смотрел в окно. Там, на улице, уже шло потихоньку к закату. Дым, как туман, сплошной стеной стелился по земле, окутывая и скрывая в своих объятиях все. Сквозь него видны были лишь силуэты домов, деревьев и люди, мелькавшие туда-сюда как тени.

В купе было душно, но открывать окно я не решался, пока поезд не тронулся.

Дверь распахнулась и пред моим взором предстала проводница, всем своим видом напоминавшая колобка – такая же круглая. Она была настолько ярко накрашена, что я мысленно сравнил ее со светофором.

Проводница уставилась на меня и только через минуту спросила:

– А где все?

– Кто все?

– Ну все, ты же не один?

– Нет никого. Я один.

– А родители?

– Какие родители? Чьи?

– Так ты че, один в купе? Да еще без родителей?

– Ну да. А в чем дело?

– Ну и куда же ты один и без родителей-то едешь?

– На целину.

– Энтузиаст что ли?

– Да нет, за длинным рублем, – съязвил я.

– Ладно, давай билет. Постельное будешь брать?

– Буду.

– Два рубля.

– Тогда не буду. Денег нету.

– Хосподи! Один, без родителей, без денег и еще на целину! С ума сойти! Ну-ну, щас чай принесу.

Она ушла, а я мысленно представил, как я еду на целину с родителями и с большими деньгами, да еще полон энтузиазма, и мне стало смешно.

Дверь снова распахнулась, это проводница принесла чай. Поезд уже потихоньку набирал ход.

– Спасибо за чай. Хоть голод немного залью. С утра ничего не ел.

– А что уж так-то?

– Денег мало, только на дорогу.

– И он поехал! Оно тебе надо, сынок, а?

Я глянул на проводницу с удивлением. Хоть она и старше, но не настолько, чтоб в матери мне годиться.

– Ну, раз так, выручай, маманя. Дай че-нито перекусить.

– Ладно, сейчас билеты соберу да постельное раздам и принесу, чего найду.

Минут двадцать ее не было и я уже почти задремал, как она вдруг появилась с небольшой кастрюлькой в руках.

– Вот тут курица, две картошки в мундире, один огурец малосольный и всё. Нет, а что ты хочешь, разносолов тут тебе никто не припас, ешь, че дают! – Но я был счастлив и этому.

– Эх, счас бы хлебушка кусочек!

– Ох ты! А я разве не принесла? От, забываха! – и она помчалась за хлебом. А я ей вдогонку пошутил: – да выпить что-нибудь захвати!

Она быстро вернулась и, к моему огромному удивлению, принесла бутылку вермута. Только мы с ней начали пировать и выпили по стакану, как в дверь постучали, и какая-то старушенция потащила проводницу разбираться с местами. Кажется, на их места уселись две казашки и не хотели уступать их законные места. Через полчаса я уже лежал на верхней полке, открыв окно, и ловил всем своим уставшим телом приятную прохладу августовского вечера. От пусть не ахти какого, но все таки сытного ужина и от стакана красного вина веки мои сомкнулись и я рухнул в объятия Морфея.