Раскопки здесь начались в тридцатые годы. Археологи обнаружили останки вроде тех, что не раз находили в горных крепостях по всей южной Англии; самые любопытные реликвии выставили в Дорчестерском музее. Уникальнейшей находкой Мэйден-Касла оказалось массовое захоронение, где было погребено не меньше тысячи тел – в сорок третьем году нашей эры едва ли не все местные обитатели пали от рук легионеров Веспасиана[2].
Археологические работы активно велись вплоть до Второй мировой, а после войны Мэйден-Касл зажил обычной жизнью, и теперь среди крепостных валов бродили лишь овцы да случайно заплутавшие путники.
В качестве базы под Уэссекский проект это место выбрали неслучайно. Прежде всего потому, что оно располагалось вблизи Дорчестера и до него было легко добраться и на машине из города, и на поезде из Лондона. Сказались и возвышенность над уровнем моря – сто тридцать два метра, – и прекрасный вид на долину. Однако прежде всего крепость выбрали потому, что изо всех искусственных сооружений региона Мэйден-Касл был самым крепким и устойчивым.
Подземные лаборатории построили еще до появления Джулии, а туристом она здесь бывала только однажды, в детстве, с родителями, и с той поездки у нее оставались очень смутные воспоминания. Вроде бы по завершении строительных работ внешний облик крепости практически не изменился. Разве что расширили парковку да прокопали вход в лаборатории, но в целом снаружи ничего не тронули. Таково было главное требование герцога Корнуолльского, нынешнего владельца Мэйден-Касла.
У входа в лабораторию – единственном месте, доступном для широкой публики, – находились стеклянные витрины с обнаруженными в ходе ремонтных работ реликтами. Древние уэссекцы хоронили своих мертвых со всеми почестями, поэтому при прокладывании тоннелей нашлось немало глиняных горшков и прочих побрякушек, а еще неимоверное количество костей. Из них удалось собрать почти полный скелет. Возле витрины со столь причудливым экспонатом (из шеи у которого вдобавок торчала стрела, отмечая место, куда попал римский легионер) сидел охранник; он кивнул Джулии, когда та, проходя мимо, показала удостоверение.
Лифт для медиков был пуст, но Джулия предпочла спуститься на лестнице, выведшей ее в главный тоннель, по обе стороны которого белели пронумерованные двери вперемешку со шкафами.
У одной из дверей девушка остановилась, постучала и заглянула внутрь. Как и ожидалось, Мэрилин Джейн, здешний физиотерапевт, была на месте.
– Привет, Мэрилин. Не видала доктора Элиота?
– Ах да, он тебя искал. Кажется, он в конференц-зале.
– Да, знаю, я опоздала… Ужасные пробки.
– Ничего важного, – успокоила Мэрилин. – Просто мы уже начали волноваться, вдруг что случилось. Как отпуск?
– Так себе, – отозвалась Джулия, вспоминая про Пола и неудачный день. – Отдохнуть не хватило времени.
В отапливаемом тоннеле было прохладно. Джулия зашагала дальше, старательно прогоняя мысли о бывшем любовнике.
Конференц-зал находился в самом конце главного коридора. Доктор Элиот и впрямь сидел там, откинувшись на спинку одного из кресел и читая машинописный отчет. В дальнем углу, возле кофеварки, собрались его помощники, они играли впятером в карты.
– Простите, что заставила ждать… – с самого порога заговорила Джулия.
– Проходите, садитесь. Вы сегодня ели?
– Только тосты на завтрак. А по дороге выпила чашку кофе.
– И все? Отлично!
После смерти Карла Ридпата восемнадцать месяцев назад вся ответственность за проект легла на плечи Джона Элиота. Он много лет занимался исследованиями примерно в той же сфере, что и Ридпат; в частности, статью о нейропроводимости Элиот издал лет за пятнадцать до того, как Ридпат разработал свой нейропнологический проектор. Прибор, однако, носил имя исключительно своего создателя, не отдавая должной дани уважения его предшественнику. Хотя сам Ридпат не раз ссылался на работы Элиота, его изобретение, увы, и в средствах массовой информации, и участниками эксперимента звалось исключительно как «проектор Ридпата».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Когда у изобретателя диагностировали рак в последней стадии, Элиот взял на себя руководство проектом, причем в рабочий процесс влился так легко, будто занимался экспериментом с самого начала. В отличие от Ридпата, который прежде, до появления опухоли, на здоровье не жаловался, сам Элиот страдал от порока сердца, поэтому никогда, даже пробы ради, не испытывал проектор на себе. Иногда он говорил об этом с участниками – не то чтобы с завистью, но с заметным сожалением.
Когда Джулия уселась рядом, он вручил ей стопку отчетов, где лежал и ее собственный, подготовленный неделю назад.
Она принялась читать, старясь выбросить из головы мысли о личной жизни. Работа с отчетами была одной из самых неприятных ее обязанностей, хотя и наиважнейшей.
Спустя какое-то время Джулия попросила о минутке отдыха и, получив разрешение, перешла в одну из закрытых палат, чтобы полистать папку, где собирала досье на Дэвида Хакмана. Встреча с женой ни к чему не привела, и все же Джулия пересмотрела свои заметки, пытаясь найти даже самые маленькие зацепки и лучше понять его характер.
В палату вдруг заглянул Элиот.
– Вот, доставили из Бинкомба. – Он протянул конверт. – В прошлую субботу.
Джулия повертела его в руках.
– Прочитать сразу?
– Как хотите. Знаете, от кого?
– Нет, не знаю. – И все же почерк казался до отвращения знакомым. – Оставьте здесь. Потом прочитаю.
Стоило Элиоту отойти, как она схватила конверт и торопливо его вскрыла. Письмо, конечно же, было от Пола Мэйсона.
Внутри конверта лежал лишь один сложенный пополам лист бумаги. Джулия держала его, не разворачивая, не зная, идти ли на поводу у любопытства или лучше проявить благоразумие.
Ближайшее время надо думать только о работе, отвлекаться нельзя. Читать личные письма перед подключением к проектору глупо, а письма от Пола, который виртуозно умеет играть на чувствах, рискованно вдвойне. С другой стороны, она так и не узнала, какое отношение он имеет к проекту, а теперь есть шанс это выяснить. В письме, которое, судя по всему, было написано до их встречи, вполне может быть ответ.
Наконец она решилась прочитать письмо – если не утолить любопытство прямо сейчас, оно будет терзать ее, отвлекая от дела еще больше. В качестве компромисса потом можно проделать несколько мнемонических упражнений… Вроде как согрешить и тут же замолить свой грех десятком «Аве Мария».
Послание оказалось коротким и для чужих глаз совершенно безобидным. Джулия же, отложив письмо, тут же ринулась в душ, чтобы хоть немного остыть.
Дорогая Джулия!
Ты, наверное, удивишься не меньше моего, но скоро наши пути опять пересекутся. Я часто думал, как ты живешь, чем занимаешься… Теперь знаю. Надеюсь, вскоре и сам побываю в Мэйден-Касле. Может, ты согласишься тогда со мной поужинать? Я скучал… Очень хотел бы тебя увидеть. Думаю, нам есть что сказать друг другу.
Пол.
Джулия сердито намыливалась в душе. Даже удивительно, как легко Полу удается бить по самому больному! «Теперь знаю». Что же именно он знает? И с чего вообще решил ей написать? Будь послание от кого-нибудь другого, можно было бы решить, что его написали из чистой вежливости, – но это Пол, а значит, стоит подозревать его в самых дурных намерениях. «Думаю, нам есть что сказать друг другу» – вот, значит, как он пишет, причем еще до их случайной встречи?.. Предлагает поужинать? Чем же – остывшими за шесть лет объедками чувств, приправленными запоздалыми размышлениями?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И да, конечно же, он «скучает». Словно капризный мальчишка по замученному щенку. Он, кстати, ни разу не говорил, что любит ее. Ни разу, даже когда они были близки…
А еще он не удосужился подписать конверт!
Джулия вышла из душа, обтерлась полотенцем и голая села на краешек деревянной скамьи. Закрыла глаза и, как и обещала себе, принялась выполнять мнемонические упражнения. На этой стадии эксперимента мнемоника уже не играла особой роли, но по-прежнему помогала сосредоточиться.